Джон Ронольд Руэл Толкиен

(В мире «Властелина Колец»)

Эпиграф

 Вы, вставшие из пенистой струи
Живительного горного потока,
Без ощущенья бренности земли,
Не знающие горечи порока,
Вы, вставшие из пенистой струи.

И вы, бредущие к вершинам ледяным,
В кровь разбивающие жаждущие души,
Развеявшие майи терпкий дым
И ради Истины покой Земли нарушив,
О вы, бредущие к вершинам ледяным.

И вы, в тиши творящие добро,
И воздающие почет чужим святыням,
Но мыслящие дерзко и остро,
Не склонные к тоскливому унынью,
О вы, в тиши творящие добро.

К вас всем ведет высокий Дао – Путь,
Который так тревожен и опасен,
На нем нельзя ни стать, ни повернуть
И вид его ужасен, но прекрасен;
К вам всем ведет высокий Дао – путь.

И нет с того Пути пути назад,
А если оказался на вершинах,
То будь готов, идущий мой собрат,
Быть одиноким на их белых спинах.
Ведь нет с того Пути пути назад.

Пролог

Вдыхая аромат целебных трав
И ощущая сердца мерный стук,
Не знаешь, что окутывает мрак,
Не ведаешь, кто враг, а кто есть друг.

А меч уже из ножен рвется сам
И сталь его тоскует по крови,
Вздымая грозный пламень к небесам,
Взывая к битве, смерти и любви.

Вон воронье сорвалось, как с цепи,
Кружит над полем, чувствуя пожар,
И мчится черным вихрем по степи,
Высматривая Смерти щедрый дар.

Любуясь трепетом жемчужных капель рос
И чувствуя на лбу холодный шлем,
Ты видишь, как сбегают под откос
События грядущих перемен.

Но время кончилось и ждать уже невмочь,
А кости брошены, беспечен их полет,
Сгустились сумерки, охватывает ночь
Всю твою жизнь и весь ее оплот.

И с места вскачь и в крови шенкеля,
Прочь из души беспечность и печаль,
И от копыт закружится земля,
Вдруг из-под ног ускальзывая вдаль.

Внимая пенью птиц в лесной глуши,
Не чувствуя течения времен,
Ты ощущаешь фибрами души
Великий и незыблемый Закон.

Несчастный Горлум

Я жил в гнилых болотах, чтоб только любоваться
Своею «красотою», в грязи, но одному.
И был я очень счастлив века так оставаться,
Пусть в сырости, в икоте, в илу поближе к дну.

Буль, буль , буль,
Ляп, ляп, ляп,
Подойди – укушу.
Если что – сразу тяп
И спасибо не скажу.

Ой Прелесть, моя Прелесть прелестнейшая в мире,
Для Горлума несчастного не надо ничего:
Ни кушатки не надо, не надо и квартиры;
Хоббитик злой, не трогай ты счастья моего.

Но он пришел в болота, проклятый этот Бильбо,
Хоббит противный этот размахивал ножом;
И в темноте нащупал, схватил и очень быстро
Бежал из лапок липких, не лезя на рожон.

Буль, буль, буль,
Ляп, ляп, ляп,
Подойди – укушу.
Если что – сразу тяп
И спасибо не скажу.

И я пошел по свету, стеная и тоскуя
По Прелести прекрасной, единственной моей.
Хоббитичек мой милый, поверь мне, что не вру я,
Я лучший твой приятель – отдай ее скорей...

Онты

О чем они расспрашивают друг друга?
О вести великой,
Относительно которой они разногласны.
Но нет, они узнают...
( Коран. Сура 78. Весть.)

Остановись у входа в темный грот,
Пусть попривыкнут к зелени глаза:
Увидишь бороду, усы и рот,
И взгляд печальный, как на образах;
Ты узнаешь? Ведь это древний Онт,
Он ждет – ему все можешь рассказать.

И будет литься тихая печаль,
Вплетаясь в бесконечный разговор,
И ручейка змеящийся хрусталь
Сотрет с души дороги длинной сор;
И, полный сил, ты устремишься в даль,
Где в черных тучах прячется Мордор.

А за тобою задрожит земля
И двинутся несметные колонны,
Все на пути сметая и валя,
Не устоят ни крепкие кордоны,
Ни замки, ни корона короля,
Лишь зашумят зеленых войнов кроны.

О чем они расспрашивают друг друга?
О вести великой,
Относительно которой они разногласны.
Но нет, они узнают...
И небо откроется и станет вратами,
И сдвинутся горы и станут миражем.
( Коран. Сура 78. Весть.)

Орки

- Скажи , Старик, о чем твой лес шумит
и почему тревожен гомон птичий?
- Ты что, не слышишь топота копыт,
Звон стали, голос труб и кличи...

- Постой, Старик, а чем опасен вам
Весь этот шум? Ведь это же не волки!
- Ты что, не знаешь, горе ручейкам,
Лесам и птицам – это скачут орки.

- А что, Старик, за люди скачут там
И почему для вас они опасны?
- Да разве это люди! Это хлам:
Они звероподобны и ужасны.

- Старик, ты шутишь! Что за существа
Вселяют такой ужас в твою душу?
- Не ужас ,- отвращенье естества,
Они не созидают – гадят, рушат.

- Откуда они взялись, мне скажи,
Кем созданы и какова порода?
- Подумать страшно! Вышли из души,
Из недр, из семени, из самого народа.

- Народ. А что это? Не знаю я, Старик,
Коль он родит ничтожество такое?
Он помолчал и как-то даже сник,
Сказал: « Народ, - да это мы с тобою...»

Гендальф

Орел парил над каменной твердыней
Неутомимо, мощно и легко;
И видел, озираясь, далеко,
Как мир становится безжизненной пустыней.

И слышал он бушующий набат,
В котором слилось все многоголосье,
Грозящий стать Земли вращенья осью,
Но, к сожалению, похожий на парад.

Но в диком шуме этой мишуры
Был слышен голос мудрого провидца,
И даже ко всему привыкшей птице
Он открывал бездонные миры.

Вдруг, с высоты сорвавшись камнем вниз,
Орел упал и взмыл в лазурный омут,
Был виден в лапах силуэт знакомый
Гендальфа Серого, туманный, как эскиз.

В стремительном полете над землей
Великий Маг испытывал блаженство;
Ему, хоть и достигшем совершенства,
Необходим был изредка покой.

А впереди давно предвидел он
Блеск белых молний, шорох крыльев черных
Над ратью войнов смелых, непокорных,
Лишь чтящих Истины неписаный Закон.

И, прочитав всю книгу до конца,
Гендальф не видел выхода иного,
Как предавшись на волю Всеблагого,
Мечем достать до Вражьего лица.

И клич орлиный известил о том,
Что должно не нарушить, но исполнить.
И Маг сумел об этом нам напомнить,
Хотя и поплатился животом.

Хоббит

Как трудно из норы
и теплой и уютной
вдруг выйти до поры
тропой смертельно трудной,
сгибаясь и молясь,
чтоб пронесло от плахи
и втаптывая в грязь
свои ночные страхи.

- Ну что, хоббит, слабо!
Тебе, наверно, трудно?
- Да нет, так ничего –
немного неуютно...

А черных крыльев мах
выстуживает силы
и холод на губах
от близости могилы,
туман гнилых болот
и ни какой надежды –
никто здесь не живет
и не пройдет, как прежде.

- Ну что, хоббит, - пришел,
тебе, наверно, страшно?
- Да нет, все хорошо,
а в остальном - не важно.

В лесу волшебных снов,
любуясь совершенством,
на ложе их цветов
испытывать блаженство
и проводить часы
в изысканных беседах,
и в капельках росы
лик Вечности изведать.

- Ну что, хоббит, пора!
А уходить не хочешь?
- Да это лишь игра,
а в жизни все короче.

И вот уж цель близка –
внизу пылает лава,
но Истина горька
и тяжко бремя славы.
Хоть не легко, рубя
мечем, сродниться с нею,
но победить себя
воистину труднее.

- Ну что, хоббит, пропал,
ты сделал все, что мог!
- Нет, просто я устал
от выжженных дорог.

Но окончанье есть
у всякого пути,
когда ты можешь сесть
и больше не идти,
и теплая нора
покажется тоской,
хотя еще вчера
манил тебя покой.

- Ну что, хоббит, - тоска,
душа твоя болит?
- Да нет, стучит в висках,
что я уж не хоббит...

Всадники Рохана

Вы слышите, - разнесся в степи гул,
Вы видите – тревожится охрана;
Нет, то не ветер тучи потянул,
Хотя грозою бешеной дохнул,
То мчат стеною всадники Рохана.

И чуя грохот белого огня
К земле припала погань, завывая,
О всадники, возьмите и меня –
Я в этом деле что-то понимаю.

Эй белокурая, вложи-ка в ножны меч,
Я свой не выну, как бы не просила,
Он дан и предназначен мне на сеч,
И не могу я этим пренебречь,
В которой будет орков черных сила.

Я для забавы меч не обнажу,
Чтоб только доказать свое уменье;
Принцесса, я вам лучше расскажу,
Какие на Руси есть поселенья.

И как гоняем в ночь мы табуны
Прекрасных вороных и серо-пегих,
И наши девушки красивы и умны,
А наши юноши отчаянно смелы,
Не взращены они в тепле и неге.

Ну что ж, я рад, вы поняли меня.
В седло! Вперед! Быстрее. Стремя в стремя.
И в ноздри вдруг ударил нам, маня,
Пьянящий запах – пахнет так лишь время.

Вы слышите, в степи разнесся гром,
Вы видите весь ужас Оркостана,
То мчит, сметая все, и напролом,
Как по небу летящий эскадрон
Из белокурых всадников Рохана.

Фродо

Лебединым крылом пронеслася весна
И омыла лицо от дорожной пыли;
Неужели такое бывает не в снах,
Неужели дождаться весны мы смогли.

А сквозь сброшенный шлем прорастает трава
И крестом на холме стоит воткнутый меч,
Ты постой, помолчи – здесь не место словам,
Оживающий мир не пугай, не калечь.

Но немеет от ран, нанесенных в бою,
То рука, то щека, а то сердце болит;
Странно, что вообще на земле я стою,
Вроде не человек, но уже не хоббит.

А вокруг веселятся, ликуют, поют;
Им совсем невдомек, как от них я далек;
Я смертельно устал, но так скучен уют,
И как трудно опять спрятать все за порог.

И во сне я кричу и хватаюсь за меч,
Снова тело пронзает смертельный клинок;
И от смерти не может никто уберечь,
Потому что она нашей жизни итого

Хватит, здесь мне не место, пусть будет покой
Над народом моим и над всею Землей,
Серебристая Гавань мне машет рукой,
Что поделать, не вижу дороги другой.

Эпилог

В тиши Земля чесала свою спину
О бледно-розовый тускнеющий закат
В тот час, когда недвижимо стоят,
Играя красками, бесстыжие рябины.

А клочья черной тьмы летели мимо
И исчезали, смешиваясь с дымом.

Затихли, удаляяся, копыта
И мы остались сами в тишине.
То как в кошмарном, то прекрасном сне
Дорога пройдена, закончена, прожита.

А клочья черной мглы в туман врезались
И медленно бесследно растворялись.

Но не осталось на Земле мгновений
И путь земной стал горек и тосклив.
Лишь на мгновенье Смерть опередив,
Мы погрузились в явь из сновидений.

И медленный туман, как снежный саван,
Нас увлечет в Серебренную Гавань.

Сильмариллион

Как много было радостного Света,
Его дарили яркие светила,
Переливаясь в гранях самоцветов,
Он выявлял и сажу, и белила.

И втягивали головы злодеи,
Досадно им – хоть плач!
Скрывайся за красивые идеи,
Но если ты палач - то ты палач.

И вот, чтоб не понятно было кто Он,
Чтоб выдать за орлов своих ворон,
В железную корону был закован
Кусочек Света давнишних времен.

Ох, дорого Ему достался свет:
Был обожжен, придавлен и окован
Цепями власти царственный скелет,
Зато, как говорится, коронован.

Но промолчали вещие Сивиллы
В тот миг, когда над миром пала Тьма
И увенчали царство Сильмориллы,
И это царство все было – тюрьма.

Вот, наконец, развязка - нет печальней:
Разгромлен Враг и ввергнут в Никуда,
И голубеет небосвод хрустальный,
И светит всем прекрасная Звезда.

Но никогда в глазах не вспыхнет снова
Луч, отраженный в гранях Бытия.
Во мне звучит: Вначале было слово,
Потом был Свет. И это все – был Я...

Берен и Лучиэнь

Горел в закате меч алмазною слезой,
Эфес вплетался в длань кровавою змеею
И в тишине, повисшей над землей,
Река поила лес студеною водою.

И выползали тени, лизали сапоги,
Но понесла Судьба вперед по бездорожью,
И в ужасе бежали и падали враги,
И даже имя звук терзал их мелкой дрожью.

С меча стекала кровь, скользила по траве,
И впитывать земля ту скверну не хотела,
Но мысль пчелой жужжала в голове
И ввысь звала душа, и не считалась с телом.

Сквозь цепи мрачных гор, ущелий темноту
И леденящий ужас, ползучий и противный,
По неприметным тропам, в высоту,
Пролег, как подвиг, путь – и дерзостный и дивный.

Здесь заискрилась сказка, среди лесов и трав,
Под голоса ручьев и звездное мерцанье,
Вдруг родилась Любовь и, смертью смерть поправ,
Прошла через года, вражду и расстоянья.

И устремилась ввысь мелодия Судьбы,
Неся потомкам свет и тяжесть Сильмориллов,
Врываясь в царство мира и мольбы,
Вплетаясь в общий строй неведомых мотивов.

Горел закат в глазах эльфийских королей
И новая Звезда готовилась к восходу,
Неслись века на крыльях черных лебедей
И расселялись по Земле народы...

Михаил Булгаков
 

 ( Отблески «Мастера и Маргариты»)

Введение

Грохочут по булыжной мостовой
Случайно уцелевшие подводы
И Мир, доживший до минуты роковой,
Сдержав дыхание, таяся за стеной,
Притишил буйство царственной природы.

И Город занавесился дождем,
Воды потоки меж домов скользят,
И мы в дрожащем нетерпеньи ждем,
Когда же рукописи в печке догорят.

А на песке аллеи вязь следов,
Запутанных в узорную канву,
И выше всяких вдохновенных слов
Плывет по небу грозный звон подков
Дождем метеоритным на Луну.

А Город погружается во тьму
И тяжкие шаги уже звучат...
Пока же неизвестно никому,
Что рукописи в печке не горят.

Взрывая тени набежавших снов,
Дорога лунная на небеса легла
И, обнажая до первооснов
И жертв, и палачей, без лишних слов,
Вдруг высветила мысли и дела.

Но Город пал под грозною десницей
И в жилы хлынул, вместо крови, яд,
Когда взвилося Слово черной птицей,
Что рукописи в печке не горят...

Песенка Фогота

Ах господа, весельем полон мир,
Не хмурьте брови, сядьте поудобней;
Довольно прятаться в безмолвии квартир,
Мы вам покажем прелесть преисподней.

Мадам, позвольте лечь у ваших ног.
На них, о ужас(!), туфли Мосместпрома.
Мадам, поверьте, это лишь пролог, -
«Диор», «Шанель» – для вас хоть чуть знакомы?

О Варьете, ах Варьете!
Хоть вы давно уже сменили платье,
Вы все же те, да, вы все те,
Что яростно кричали о распятьи.

Эй господин, давайте веселей –
Вы оцените смелость вашей крали,
И не жалейте для нее рублей,
Пока у вас бумажник не украли.

Да что бумажник, если даже жизнь
Не стоит и замызганной десятки,
И за нее, голубчик, не держись,
С Судьбой лишь дураки играют в прядки.

О Варьете, ах Варьете!
Судьба всегда права, как ни копни!
А вы все те, да, вы все те,
Кричавшие: «Распни его, распни!»

О Варьете, ах Варьете!
Хоть вы давно уже сменили платье,
Вы все же те, да, вы все те,
Что яростно кричали о распятьи.

Награда Мастера

О, как листает Жизнь страницы дней,
Меняя судьбы властно и навеки,
И вдаль бредут по жизни человеки
В бушующем отчаяньи страстей.

О, как пьянит красавица Любовь,
Сплетая Жизнь в венок цветов душистый,
Но падает на листик золотистый
Слезою жгучею, похожею на кровь.

О, как прекрасно Смерти торжество,
Как строго, постоянно, неизменно
Пред нею преклоняются колена
И всем идти на это пиршество.

И все же это просто суета!
Есть больше и прочнее, и чудесней –
Звенящая Божественною песней
Нетронутость бумажного листа.

И перед ней мы все в крови, в поту,
В не заключен весь мир осатанелый,
И только самый сильный, самый смелый
Решится преступить через черту.

Тогда Любовь и Смерть в одно сольются,
Роняя капли желтые цветов
На камни зачумленных городов,
И Мастеру навеки отдадутся.

Пока не прозвенел звонок...

Ты вспомни ночь – таинственную птицу,
Сверкал на небе ярко лунный шар,
В груди пылал и ширился пожар,
Перед глазами проплывали лица.

Ты помнишь, над притихшею Москвой
Лишь свист в ушах от лунного всевластья,
И ощущенье гибельного счастья,
Добытого безумною ценой.

А помнишь, свеч мерцанье в тишине
И глаз пьянящих неземную жуткость,
И вдруг, неведомую ласковую чуткость,
Искрящуюся в царственном вине.

А, может быть, тот день припомнишь ты
И крики, проникающие всюду,
И, в ужасе, глядящего Иуду,
И над толпой плывущие кресты.

Нет, не забыть того, что пронеслось
И кануло навеки в сонной Лете,
Ничто бесследно не проходит в свете,
Не важно, - удалось, не удалось.

Ну а в конце, прейди в свой уголок
И сбрось с себя ненужные одежды,
И будь в объятьях сказочной надежды,
Пока в тиши не прозвенел звонок.

Кони

Ой, что за кони, что за чудо-кони
Несут по улицам меж каменных домов.
И мостовая, как живая, стонет,
Испуганно летя из-под подков.

Но вот слилися с грозовою тучей
И, разбросав по небу вихри грив,
Летят сквозь дождь, стальной, косой и жгучий,
Вокруг все сразу темнотой накрыв.

А ночь навстречу катится туманом
И рассекает тучи свет Луны ,
Срывая наважденья и обманы
С коней и всадников, с людей и со страны.

Летят по небу огненные кони
И нету силы их остановить,
В безумии людском Земля вся тонет,
Забыв о вечном: «Быть или не быть...»

Но из далекой наднебесной дали
Вдруг выплывает кто-то в высоте
И, излучая вечный свет печали,
Летит, раскинув руки, на кресте.

А эти кони, бешеные кони
Вдруг замирают, словно глыбы скал,
И замирает свист лихой погони
Пред тем, кто просто смертью смерть попрал...

Бал

Мне снился сон, что светом полон зал,
А с потолка струится аромат,
И со свечей явился я на бал,
Где в вышине мильоны свеч горят.

А кровь в висках стучала тяжело,
Кружили в танце перья и глаза,
И время как-то медленно текло,
Казалось, повернулось все назад.

Вплетаясь в ритмы неземных страстей,
Фонтан сверкал игристо-винным светом
И, привлекая свежестью гостей,
Освобождал от грез, надежд, обетов.

О пол взрывался царственный хрусталь
И таял франт, склонившись над рукою,
И женской кожи тонкая эмаль
Светилась, наполняяся тоскою.

И было так печально и легко,
И я присел на краешек фонтана,
А где-то там, безумно высоко,
Плясала тень твоя в тумане странном.

И расплескалась музыка в крови,
Струяся ядом сладостных созвучий,
Но мне запомнился излом густой брови
И взгляд тоскливо-дерзкий, нежно-жгучий.

Но все пропало, стихло, расплылось,
И тленье поселилось в жарком теле,
И локоны прекраснейших волос
Поблекли, поредели, поседели...

И снилось мне, что я стою во тьме,
А в вышине горит одна свеча,
Я к ней иду, но как всегда во сне,
Шагов не слышно, лишь виски стучат.

А свет ее все ближе и ясней,
Но почему-то тронул душу страх,
Я руку протянул, но пусто в ней...
И только отражение в глазах.

Послесловие

Какой холодный дождь,
Какой холодный ветер,
Бросает души в дрожь
И холод на всем свете...
И мокнут под дождем
Собаки и витрины
И в уличный проем
Врываются машины.

Но падают на свет
Стремительные капли,
И миллионы лет
Все падали, не так ли,
И столько душ прожгли,
И стольких загубили,
Что, видимо, пришли
Не край своей могилы.

В ночную круговерть
Летят, горя, алмазы
И, впитывая смерть,
Вдруг гаснут как-то сразу...
О Боже, упокой!
И дай хоть чуть согреться,
Пока с ночной тоской
Не обвенчалось сердце.

Памяти Федерико Гарсиа Лорки

Узоры

В моих глазах узоры скорбных линий
На белом покрове тумана Бытия,
Где мелкой точкой, может быть, и я
Изображаюсь коротко отныне.

А в них я вплёл веселье и обман,
И мягкий свет лилового заката,
Вкус одиночества и терпкий запах мяты,
И дерзкий поцелуй, и утренний туман.

И ясных глаз бесовское смятенье
Я в них вписал, и локона извив,
Любви безумье, бешенства прилив,
И нежность, и тоску, речитатив и пенье.

Но мне ль не знать, что душу продал я
За призраков зеленые химеры,
Обожествив в душе без всякой меры
Узоры скорбных линий Бытия.

Памяти Ф.Г. Лорки

«Начинается плач гитары
Разбивается чаша утра,
Начинается плач гитары,
О, не жди от неё молчанья,
Не проси у неё молчанья...»
Пой, Гранада!

Но как только затихнут звуки,
Меньше станет одним поэтом
И, ломая в отчаяньи руки,
Поплывет над землёй саэта.
Над Кастилией смуглолицей,
Андалузией и Гранадой
Полетит быстрокрылой птицей,
Для которой лишь Смерть – награда.
Пой, Гранада!

И над красной, сухой равниной
Скрип колес от повозок старых,
От которого жилы застынут
И порвутся струны гитары.
Вьется желтая лента боли
Из волос, трепеща змеёю,
И стремится она на волю,
Заполняя весь мир собою.
Пой, Гранада!

И танцует, поет Гранада,
Из всех стен высекая слезы
И, как песни, плывут над садом
Неземные, уснувшие розы.
Но блестящей стальной навахой
Горький крик рассекает душу,
Только черные крылья страха
Обнимают и воду, и сушу.
Пой, Гранада!

И летят над Испанией кони,
И звенят под Луной копыта.
Запах рощи масличной тонет
В мелодиях Карменситы.
А рот её в крике овальном,
А губы черней черной розы,
И яблони в платьях бальных
Застыли в печальных позах.
Пой, Гранада!

Донья Смерть

Она войдет...
И глаз отвесть не в силах
Я залюбуюсь синевой волос
И красно-золотым отливом
Её плаща
Из света мертвых звезд.

Она войдет...
И головой прижмусь я
К её груди,
Дыханье затая,
С невыразимым холодом и грустью
Её ладоней
Свяжется петля.

Она войдет...
Ни славой, ни наградой,
Не будет в ней
Начала и конца,
Она войдет
Единой в мире Правдой –
Без звука и без света,
Без лица.

Она войдет...
Погаснут тихо свечи
И запах ладана
Окутает лицо,
И ляжет на опущенные плечи
Её волос
Блестящее кольцо.

И будет всё
Томительно- прекрасно,
И буду плыть
В звенящей тишине,
И на душе
Вдруг станет чисто, ясно,
И Вечность тихо
Улыбнется мне.

Когда я покину землю

Когда я покину землю,
Когда я покину землю,
Когда я покину землю...

Когда я покину землю,
Тебя известит об этом
Крик сойки в чернилах ночи
Под звон струн гитарных ветра.
А звезды аккордом мощным
Напомнят тебе те ночи,
В которых слились воедино
Вкус крови и цвет жасмина.

Когда я покину землю,
Когда я покину землю,
Когда я землю покину...

Когда я покину землю,
Не стоит жалеть об этом,
Ведь знаешь ты, что мечтал я
О встрече с холодной Летой,
Что очень давно манила
Прекрасная с бледным ликом,
Она мне ласкала щеки
Руками из сердолика.

Когда я покину землю,
Когда я покину землю,
Не стоит жалеть об этом...

Когда я покину землю,
Когда я тебя покину,
Из лютен тревожных сосен
Я звонкие струны выну,
И ветра ночное пенье
Обнимет зябкие плечи,
Которые так любил я
И тихо задует свечи.

Когда я покину землю,
Когда я покину землю,
Когда я тебя покину...

Ноктюрн

Откройте быстрее окна –
Дождик дрожит от стужи,
Впустите его быстее,
Иначе умрет он в луже,
Не будет стучать по крышам,
Не будет шуршать листвою
И реку поить не будет
Своей дождевой водою.

И не умоет город,
Не улыбнется солнцу,
Не захлестнет жасмином
Темно-лиловый вздух;
И перламутр неба
Не обласкает душу,
Ушедшую до рассвета
Мелодию капель послушать...

Рассвет поднимает веки,
Вползая в притихший город,
И в лужах осколки неба
Дрожат, излучая холод.
Вы слышите, дождь стучится
В золодной зыбкости рани,
Впустите его погреться,
Он ветром ночным изранен.

Откройте быстрее окна –
Дождик дрожит от стужи,
Впустите его погреться,
Иначе умрет он в луже.

Каприччо

Ночь глаза раскрыла,
Распустила косы,
И река застыла
На зеркальных плесах.
В тишине безмолвья
Вьёт печаль узоры,
А под черной бровью
Расплескались зори.

Вихрь волос змеиных,
Мрамор плеч и шеи,
Цвета вишен винных
Губ хмельное зелье.
Серьги и браслеты,
Ожерелья, ленты;
Звуки кастаньетов –
Этой ночи меты.

В свечной мгле соборов
Мучеников лики,
На груди которых
Красные гвоздики.
Кровь течет и стонет
На венец из дрока,
И в притворах тонет
Блеск зрачков и локон.

Кисти злых мантилий
Бьются черной стаей
Миллионов крыльев
О гранит хрустальный.
Это Ночь раскрыла
Бездну глаз горящих
И на миг застыла
Над Гранадой спящей.

Канте хондо

“Гитара
и во сне твои слезы слышу.
Рыданье души усталой,
души погибшей
из круглого рта твоего вылетает
гитара...”

Колдовство ночной гитары,
Свет в окошке, профиль мавра.
Спит Гранада, лишь Альамбра
Плачет жгучими слезами.

Голос ночи и фонтанов,
Как веков ушедших запах,
И собор в медвежьих лапах
Разрывает снов капканы.

По притихшим галереям
В черной кружевной мантилье
Проплывает сегидилья,
Мрак безумной страстью грея.

На себя набросив ветер,
Словно плащ тоски великой,
Вдаль уходит Федерико,
Растворяясь в лунном свете.

Колдовство ночной гитары,
Свет в окошке, профиль мавра.
Спит Гранада, лишь Альамбра
Плачет жгучими слезами.

Ноктюрн пустоты
(действо)
“Чтобы знал я, что нет возврата
недотрога моя и утрата,
не дари мне на помять пустыни –
все и так пустотою разъято.
Горе мне, и тебе, и ветрам!
Ибо нет и не будет возврата...”

Над залом Ночь
На люстрах притаилась,
Прозрачно-белая,
Как чайка на песке;
Все мысли прочь,
И кровь в висках забилась,
И вишней спелою
Стекает по щеке.

На сцене
Жизнь и Смерть
Шагают рядом.
И маски
Прячутся в тени
Горящих взглядов;
И вьются
Тени рук,
Плывя над головами,
И льётся
Нежный звук,
Порхая с руковами.

Над залом Ночь.
В глазах горят зарницы,
И змеи черные
Струятся по плечам.
Не превозмочь
Могущества певицы,
Подобной
Самурайским двум мечам.

На сцене
Вязь из слов
И музыки порыв –
Фонтаны,
Водопады
И обрывы;
И лица светлые
Под маской
Тонкой грима,
И взгляд
Печальных глаз –
Извечных пилигримов.

Гимн Старости

Желтый лист на лицо, словно маску,
Легкий ветер, шутя, положил;
Жизнь простую, как детскую сказку,
Не заметив того, я прожил.

И осталась одна только малость,
Разменяв золотые на медь,
С утонченною Доньей Усталость
Встретить милую Донию Смерть.

По реке, меж камней и буранов,
Мой челнок, как скарлупка, летит,
Сквозь давящие сети обманов,
Устремляяся прямо в зенит.

Вот такая мне доля досталась:
Что мечталось – уже не успеть;
Мои спутницы – Донья Усталость
И прекрасная Дония Смерть.

Мне на веки ложится прозренье,
Закрывая глаза пеленой,
Но я знаю, грядет Воскресенье
И желанный подходит покой.

Тихим шагом подкралася Старость,
Покачнувши небесную твердь,
И идут со мной – Донья Усталость
И прекрасная Дония Смерть.

В мире Александра Блока

Поэты

Рождаются поэты в небесах,
В сияньи звёзд на тёмном небосклоне,
С алмазной пылью в русых волосах
И линией оборванной в ладони.
Рождаются поэты в небесах.

Рождаются поэты на заре,
В тот миг, когда лишь небо заалеет,
А тени прячутся в извилистой коре
И заползают в глубину аллеи.
Рождаются поэты на заре.

Рождаются поэты, чтоб нести
Вериги тяжкие от основанья Мира,
Дорогою неведомой брести,
Шепча: «Не сотвори себе кумира...»
Рождаются поэты, чтоб нести.

Рождаются поэты, чтобы пасть
От злого слова, пули иль навета;
Но им одним дана над Миром Власть –
И Бог у них лишь требует ответа.
Рождаются поэты, чтобы пасть.

Рождаются поэты в небесах,
В сияньи звёзд на тёмном небосклоне,
С алмазной пылью в русых волосах
И линией оборванной в ладони,
Которая уходит в небеса...

Предчувствие

Нежно лижут шершавый гранит
Языки Обводного канала,
Льётся звук приглушённый хорала,
Как бы звёздному небу вторит.

И мерцают кресты над Землей,
Отражая сияние диска,
Что по небу бредет, как курсистка,
С гордо поднятою головой.

Бьётся осень о стены домов,
Треплет серые полы шинелей,
Переулков сплошных канители
И проспекты безудержных снов.

Проплывает над спящим мостом,
Вся светяся и тая туманом,
Дева Чистая, тонкая станом,
Что Офелией станет потом.

Замерев у церковных дверей,
И притишив биение сердца,
Ты не можешь никак отогреться,
Устремляяся взором за ней.

И, прервав небытья пелену,
Протянув руку в тонкой перчатке,
Со свечою идёт без оглядки...
И сквозь осень ты видишь весну.

Смятение

Наши судьбы решаются на небесах,
Несомненно,
И звенят птичьи трели на все голоса
Так надменно:
С голубой высоты,
с пышных крон
Разливается
звон, звон, звон,
Разливается в воздухе звон.

И мы мечемся в жажде понять
Кто мы,
И доводит нас женская прядь
До истомы,
Зажимая в руке
птицу счастья,
Открываем всё
настежь, настежь, настежь,
Открываем все окна настежь.

Но слабеет рука и темнеет в глазах –
Время,
Мы не в силах нести, надо честно признать,
Бремя.
И вспорхнет из руки
Божий Дар,
Оставляя
пожар, пожар, пожар,
Оставляя в груди лишь пожар.

Роль

Белым пухом плывут облака,
Предвещая ночное ненастье,
И звенит тишина в Озерках,
Как браслеты на тонком запястье.

Запечатав в сюртук свою боль
И следя за дымком папиросы,
Я готовлюсь сыграть эту роль
И предвижу все ваши вопросы.

Вам хотелось бы крови и слез,
Чтобы реки текли по арене,
Чтоб пред вами был распят Христос
И открылися в небо ступени.

Чтобы тихо всплакнуть под конец,
Улыбнуться случайному взгляду,
И мучений терновый венец
Воспринять, как простую награду.

А потом подозвать лихача
И, зарыв лицо в пухе собольем,
Проскакать пару верст с горяча
И забыться в цыганском застолье.

Нет, не будет вам крови и слёз!
А уж если... То так, ненароком,
Слёзы выдавит сильный мороз,
Ну а кровь будет клюквенным соком.

Мольба

Отче наш, правый,
Отче милосердый,
Отчего Ты, право,
Нас не остерёг?
Отчего несутся
Стоны по Вселенной,
Отчего роняет
Слёзы мотылёк?

Отче наш, сущий,
Отче негневливый,
Может будет лучше
Нам прийти к Тебе.
И забыть навеки
Этот взор пугливый,
Сжавший моё сердце,
Будто бы в петле.

Отче наш, вещий,
Отче вседарящий,
Видишь как трепещет
Ослеплённый дух.
Коль не можешь силы
Дать для славы вящей,
Дай хотя бы силы
Не накласти рук.

Вопросы Каина

Как все кричат, стенают о народе,
Который добр, велик и вечно жив;
Он любит петь, кружиться в хороводе,
Широк душою и трудолюбив.

А у меня вопрос кинжалом Брута:
«Ну что, Сократ, сладка твоя цикута ?»

И кружатся в веселье море масок, -
Какой прекрасный жизни карнавал!
Но среди этой музыки и плясок
Я ощущаю Вечности провал.

И снова мысли рвутся на простор:
«Ну что Джордано, нравится костер?»

Мельканье дней, чередованье лет
Кладут неизгладимый отпечаток;
И вот к ногам летит цветов букет,
Как славы обязательный придаток.

И мой вопрос в берёзовые дали:
«Что Александр, и тебя достали?»

Я в ужасе гляжу на поколенья,
Которые танцуют на крови,
И дым костра, смешавшись с духом тленья,
Плывёт над миром символом Любви...

И я в пророки вещие не рвусь,
Но есть вопрос: «Ты так хотел, Исус?...»