|
Во сне и наяву
Когда спускаешься с вершин,
То долго снятся облака,
И синева парящих спин
Хребтов, лежащих на боках,
И дымка дремлющих долин,
И белопенная река,
Когда спускаешься с вершин,
То долго снятся облака.
И в сны врывается тоска,
За руку тянет вновь и вновь
В страну, где в спелых колосках
Застыл сухой болиголов.
В стране, где в спелых колосках
Застыл сухой болиголов,
К нам в сны врывается тоска,
За руку тянет вновь и вновь.
Когда спускаешься с вершин,
Мир в серых красках, хоть заплачь;
Не радует игристость вин
И снова конь несется вскачь;
В надежде клином выбить клин,
Ныряем в скуку тихих дач,
Когда спускаешься с вершин,
Мир в серых красках, хоть заплачь.
Сорвавшись с ветки, лист сухой
В дрожащей дымке голубой
Парит над нашей головой
Ладьею царско-золотой.
Ладьею царско-золотой,
Сорвавшись с ветки, лист сухой,
Парит над нашей головой
В дрожащей дымке голубой.
И понимаем, что межа
Легла недвижимой змеей
Между «вчера», где Свет и Жар
И «завтра» в дымке золотой,
Но видится во сне пожар,
Гудит видений легкий рой
И понимаем, что межа
Легла недвижимой змеей.
Безумный танец меж камней
Цветов лиловых в зное гор,
Татарник, - старый чародей
Плывет, туманя ум и взор.
Татарник, - старый чародей
Плывет, туманя ум и взор, -.
Безумный танец меж камней
Цветов лиловых в зное гор.
Полнолуние Сюреня
Мне часто снится полная луна
Над белыми обрывами Сюреня,
И профиль быстроногого оленя
Рисует на кизильниках она.
Звучат копыта звонко и легко,
Спускаются к земле поближе звезды
И несколько случайных облаков
Во сне беспечном хмурят брови грозно.
Татарин старый как наворожил,
Рассказывая мне под леса сенью,
Что снилось полнолуние Сюреня
Ему, пока он на чужбине жил.
И я мечусь, как загнанный кабан,
В реальность сна то веря, то не веря,
Но тонкий нюх испуганного зверя
Мне говорит, что это все обман.
Туман сознанья, разума и чувств,
Разлившийся в глухой души ложбине.
И слышу шепот онемевших уст:
«Все это снится только на чужбине...»
Татарин старый как наворожил,
Рассказывая мне под леса сенью,
Что снилось полнолуние Сюреня
Ему, пока он на чужбине жил.
Вечер Сюреня
Мы шли по профилю небес,
Стухая, тени лиловели,
Плясали под цикад оркестр
Отроги гор, надев ливреи.
И ветр иссушенные лица
Ласкал неистово и страстно;
Такое может только сниться, -
Мы понимали это ясно.
Закат был терпок, как миндаль
И расцветал в нем жухлый лист,
Прозрачно-искристый хрусталь
Прохлады тек на барбарис.
А ноги путались в траве,
Шуршащей шелковым теплом,
На древней вьющейся тропе,
Пропахшей козьим молоком.
Но тени поглощали лес,
Рисуя по обрывам марь,
И баловень ущелий, - бес,
Плутал тропинки, как и в старь.
И распахнув объятья крон,
Кизильник задрожал листом,
Отвесив до земли поклон,
Шепнул на ухо, что влюблен.
Последний розоватый луч
Скользнул по лицам и кустам,
И в темноте журчащий ключ
Слал приглашенье в гости нам.
И разомкнув усталость век,
Внимали звукам древних месс.
Пронзило душу, что во век
Нам не покинуть этих мест...
Белый Путь Таврики
Белый Путь дышит зноем меж соснами,
Раздувая агонию дня,
То гудя желтобрюхими осами,
То цикадами буйно звеня.
Под ногами скользит белой осыпью
И вздымает туманную марь,
Пороша наст игольчатый в просеках
И стволов пережженный янтарь.
В веках исчезли друг и враг,
Чьи здесь оставлены следы.
Великий Путь – ты Белый Маг,
Белее старца бороды.
Ветер в соснах игольчатых ёжится,
Впереди, слышно, шепчет вода;
И лежат тут и там, словно ёжики
Ощетинившись, шишек стада.
Растворяются Мира мгновения
В родниковых прозрачных зрачках,
От рождения и до успения
Белый Путь провожает в горах.
В веках исчезли друг и враг,
Чьи здесь оставлены следы.
Наш Белый Путь – Великий Маг,
Белее старца бороды.
Озера Кафка-Богаза
Два глаза, две зелено-синих чаши
На высоте летящего стрижа,
Заглянуть в них так хочется, но страшно,
Как провести по лезвию ножа.
Там тонет небо, лес и запах мяты,
А в глубине мерцающий нефрит,
Лишь изредка клочками белой ваты
В них облако пушистое парит.
Хвоща ресницы – дым зеленокудрый,
Качает легкокрылый ветерок;
И рябь на глади, словно мудрый
Изборожден морщинами пророк.
Две чаши, два зелено-синих глаза,
Два изумруда чистых и святых
На светлом лике у Кафка-Багаза
Урочища среди лесов густых.
В воде змея парит над глубиною,
В извивах тела затаивши яд,
Так виделось, наверное, и Ною,
Когда он из Ковчега бросил взгляд.
Хвоща ресницы – дым зеленокудрый,
Качает легкокрылый ветерок;
И рябь на глади, словно мудрый
Изборожден морщинами пророк.
В урочище монастыря Чёлтер-коба
Урочище, забытое богами,
Непомнящее облика людей,
Плывет, раскинув крылья, перед нами,
Подобно стае черных лебедей.
Свет редко пробивается сквозь кроны
И в прелых листьях затихает шаг,
А в вышине летят, хрипя, вороны
Да манит духов духоловкой Маг.
Ах, темный Маг, оставь свои забавы,
Давай мы просто молча посидим,
Как не крути, и правы, и не правы
Мы все, когда о чем-то говорим.
Родник тихонько шепчется с листвою,
Корявость можжевеловых корней
Ласкает он искристою водою
И исчезает меж больших камней.
На валуне, как ворон, свесив руки,
Сидит, глаза прищурив хитро, Маг,
И монотонный, навевая скуку,
От духоловки звук ползет в овраг.
Ах, старый Маг, оставь свои забавы,
Давай мы просто тихо посидим,
Давно известно, правы и не правы
Мы все, когда что-либо говорим.
Гроза над Саутканом
Нахмурил брови перевал,
Рванул порывом ветра кроны
И солнца проглотил корону
Сердитых туч свинцовый вал.
На миг затихло все вокруг,
И даже птичье щебетанье,
Увязнув в дебрях Мирозданья,
Не завораживало слух.
Лишь виноградная улитка
Неспешно по тропе ползла,
За нею след тянулся липкий,
Сверкая отсветом улыбки,
Как крошки битого стекла.
И вдруг, над самой головою,
Взорвался молний яркий свет
И зазвучал тотчас в ответ
Раскат грозы, гремя и воя.
Шквал ветра, листьев и воды
В лицо ударил, ослепляя,
И в грозных вспышках догорая,
Пылали наших ног следы.
А полосатая улитка
Ползла спокойно по тропе.
И струи, словно струны скрипки,
Вплетались в сумрак леса зыбкий
И рассыпались на листве.
Закат над Большим Каньоном
Яростный свет уходящего дня
Тает на склонах меж веток сосновых,
В красках заката, пришпорив коня,
Время несется сквозь первоосновы.
В танце застыл можжевеловый куст,
Золото гроздей плодов распустивши,
Песней беззвучной из сомкнутых уст
День провожает, дыханье притишив.
Тенью сосна над обрывом плывет,
Ломаным шагом свой путь измеряя,
Горы вершат над землею полет,
Небо обнявши от края до края.
На фиолетовой скальной стене
Возле расщелины, слившись с травою,
Смотрит на мир в золотой пелене
Ящер седой, поводя головою.
Рядом, над камнем, склонился старик,
И усмехнулся почти незаметно,
Будто весь мир беспредельный постиг,
Глядя в глаза предзакатного ветра.
Шепчется лес сам с собою в тени,
Свято храня свои древние тайны;
А небеса зажигают огни,
Празднично ярко, и все же печально.
|
