on-line с 20.02.06

Арт-блог

13.05.2015, 09:45

May

Random photo

Voting

???

Система Orphus

Start visitors - 21.03.2009
free counters



Calendar

    123
45678910
11121314151617
18192021222324
25262728293031

News

01.08.2015, 13:17

Crazzzy Days

13.05.2015, 09:52

den-evropyi-v-hersone---2015

> People > Literature > Zubris Harry > Гарри ЗУБРИС. Рассказы.

 

Гарри ЗУБРИС. Рассказы

Куда подевали правую почку?


- Игорь Петрович, жалоба крайне серьезная! Я уже принял решение – пересылаю ее в
управление. Пусть будет объективная комиссия, как требует заявительница…
- Как вы решите, Степан Леонидович, но я хочу прочесть эту самую серьезную жалобу.
- Пожалуйста! Боюсь, что удовольствия вам она не доставит. Слушайте: «Товарищ
гражданин главный врач! Хочу узнать, кому перешили мою почку? Об этом узнала случайно, пошла на УЗИ, а там врач мне сказал, где ваша вторая почка? Я сразу все поняла. В этой вашей больнице мне делали операцию порванной кисты с гноем на правой стороне. Привезла меня скорая помощь без чувств совсем. Этот Курочкин, так называемый Игорь Петрович, сделал операцию. Зажило скоро, но были трубки во всем животе. Потом он их вытащил себе. Дали мне выписку. Внучка вылила на нее компот, я ее выкинула в ведро. Теперь я поняла, читала про это: врачи сами договариваются с другими, отрезают нужные органы и переправляют в богатые страны или сами вставляют кому надо на месте. Это делают за большие деньги, а бедный ходит при одной почке, как я, не знает, что и где и когда ему сделали. Прошу вас все обследовать и вернуть мне стоимость почки, а Игоря Петровича, у него же давно склероз, и его помощника Виктора Ивановича, почему-то имеющего фамилию Робинзон, уволить, чтоб не позорили вашу больницу. Если не будет комиссии и не сделаете, что я требую, то я буду писать дальше, прямо в Киев и даже дальше, а вас, гражданин товарищ господин главный врач, отзову из депутатов, как ваший избиратель. Клавдия Мусальцова».
- Как вам, Игорь Петрович, эта эпистола?
- Выбросить – и баста, Степан Леонидович!
- Нет, есть бумага, надо расследовать…
- Что расследовать! Это же бред больного воображения, подогретый газетной шумихой.
- Это вы так считаете, Игорь Петрович, а Клавдии Мусальцовой вынь да положь ее почку, верни
деньги и поувольняй вас. Станет писать, не остановится, наедут всякие проверяющие, начнут копаться, чего-то да найдут на вас, на больницу, на меня. Кстати, историю болезни за давностью уничтожили, эпикриз утерян… Как быть?
- Вам решать, Степан Леонидович.
- Ясное дело, мне.
И дальше все пошло по накатанной дорожке. Управление переслало жалобу в городской
здравоохраненческий департамент с рекомендацией: оперирующего хирурга уведомить о несоответствии, а ассистента освободить от занимаемой должности, приняв во внимание выводы авторитетной комиссии, проанализировавшей 50 историй болезни, где стандарты качества явно не соблюдены…
Степан Леонидович давно недолюбливал Игоря Петровича, а Виктора Ивановича вообще, как говорят, не выносил на дух, поэтому приказ рожден был быстро. Игорь Петрович был предметно обсужден на медсовете, где запевалой был новый начмед, а главным сольным номером выступил Павел Павлович, которого за высокий рост называли «самый большой Павлик Морозов». Оба «трансплантолога» ушли из больницы по собственному желанию.
Спустя несколько недель, заведующий поликлиникой нашел старую амбулаторную карту, в которой значилось: «Гр. Мусальцова Клавдия Никаноровна. г. р. 1926, страдает шизофренией (продолжительность ремиссий 9 – 16 мес.), полидактилия; врожденное отсутствие правой почки; дистопия левой почки. Оперирована по поводу перекрученной дермоидной кисты правого яичника…»
- Степан Леонидович, что ж нам теперь, задний ход давать? – спросил начмед, узнав о
найденной амбулаторной карте.
- Эх, забыли вы, вижу, что колесо истории вспять не повернешь!


Материнский крест

Эту печальную историю, случившуюся несколько лет назад, поведал мой сосед, больной и бедный пенсионер-следователь, кашляя и утирая испарину с бледного большого лба. Мне осталось только изменить имена всех действующих лиц.

Сколько раз убеждала старая роддомовская няня строгую и принципиальную заведующую Нину Павловну. Но та всегда оставалась непреклонной – нет у меня к ним жалости!
- Родить – это и кошка может! Ты выходи, на ноги поставь, в школу определи…
- Это, Нина Павловна, не всякому легко.
- Не можешь, не берись. Не плоди нищету: родила и сдала. Мол, мир не без добрых людей, не оставят без ласки…
- Так-то оно так! Да смотрю я на них, Павловна, и душа замирает, ведь не ведают, что творят. Прости их, Господи!
- А я, Ивановна, их не жалею! Детей своих для тюрем и бардаков плодят. Не могла аборт сделать, что ли? Нет же, носит, все надеется – замуж возьмут. Дура, не знаю что и думает… Рожай, говорю, оставляй и иди дальше…
…Однажды на пятиминутке заведующая сказала:
- Что-то давно никто не «кукует» у нас, девочки. Даже странно как-то, непривычно! Почти полгода ни одной отказницы. А желающие ежедневно звонят: «У вас девочка отказная?», «Это в вашем роддоме от мальчика отказались?»
Однако быть, как говорится, концу…
- На роды Петрив Оксаны меня вызвать непременно!
- Так у нее же ситуация штатная, Нина Павловна!
- Я говорю для того, чтобы выполняли. Вызвать меня, ясно?
Вызвали ее, как и приказала.
- Вот что, Василий Иванович, лично поезжай за кровью, раз ты днем не побеспокоился. Нужна четвертая группа с отрицательным резусом. Если нет в наличии, найди резервного донора. Без крови не возвращайся!
А когда посланный вернулся, роды уже закончились, но, как выяснилось, мертвым плодом. Оксане дали наркоз, а когда она уже хорошо ориентировалась в происходящем, сказали, что была приросшая плацента, из-за этого плод родился мертвым…
- Доктор, я же его слышала все время, он же хорошо бился, я знаю…
- Дорогая, - увещевала ее Нина Павловна, - ты ощущала плавание мертвого, он же в водах, как в невесомости! Не убивайся, еще себе родишь, молодая…
Оксану перевели в гинекологию, чтобы изолировать от тех, кто родил живых детей, а в родильное отделение поступила очередная «фальшивомонетчица» - так называли в коллективе тех, кто госпитализировался для приобретения ребенка…
Как гром среди ясного неба, грохнуло – арестовали Нину Павловну… Выяснилось: прокуратура получила письмо, которое и дало основание присмотреться к ней. А в письме том говорилось:
«…Когда бывает брак в работе, кто-то несет за это ответственность, кого-то привлекают. А когда вместо здорового ребенка дают больного, тоже кто-то должен отвечать. Не денег мне жалко, а ребеночка. Теперь мучаюсь с ним, а хотелось получить счастье и покой… Такая у меня была грешная и тяжелая жизнь, что и описать страшно, но я думала: возьму дитя брошенное, мне за то все мои грехи и простятся… Познакомила меня подруга с одной, та – с другой, а через нее вышла на город Никольск, там же свели, с кем надо. Все не за спасибо, за деньги. А дальше положили меня в родильное отделение, пришла я туда, а под платьем подушка заложена. И стала лицо кривить, вроде бы рожать буду… Дали мне ребенка, на него были все документы, а в них написано: Денисова, девочка, 3700, родилась 7 мая.
Словом, выписали утром же с дитем. Я к себе и уехала… Ребенок больным оказался, какой-то ДЦП нашли наши врачи… Господи, чего уж я не делала для Оли моей! Все для нее сделаю и никогда ее не отдам никому, пока буду дышать.
Узнала я, что мать этой Оли от нее не отказалась, что Нина Павловна обманом эту девочку отобрала: сказала матери, что померла она… Чтобы вы не подумали, что денег мне жалко или побрякушек тех, не пишу, сколько и чего ей дала…Бог мне судья! Ее же надо судить, пусть на нарах поплачет… Я уж и так наказана – мой крест, что чужое дитя забрала, вот и буду Олечку до самой своей смерти выхаживать, а этой… подберите статью, товарищ прокурор…»
И подпись есть, и адрес, как полагается.
…Нину «раскрутили» легко. Там умеют: тихо сказали, что ночью коронки у нее снять придется, но для этого голову надо отрезать – банально, но на трусливую и корыстную бабу подействовало… Она назавтра такую явку с повинной накатала, что иной член Союза писателей позавидует…
«… Идея поставить усыновление и деторождение на рельсы приобретения детей пришла сама собой. Однажды усыновили одни ребенка, все по закону, как положено. Мне подарили большой букет роз и маленький кошелечек. Цветами все восхищались. Кошелек лежал у меня в столе, как-то у начмеда был юбилей (она на подарки падка), я и решила ей подарить его. Открываю, а там колечко – золотое с бриллиантом! Меня обожгло: чуть не отдала! И подумала: а что они подарили тем, кто их до роддома по всем инстанциям провел, если мне ни за что такую драгоценность преподнесли?
…Стала я потихоньку дело это организовывать. Девочки находили по своим каналам тех, кто хочет от ребенка избавиться. Уговорить – дело простое: в консультации там у меня заведующая это умело обставляла. Анализы, наблюдение – качество мы гарантировали. Лучше всего, если родственники девчонки-отказницы жили в селе, совсем хорошо, если отец – председатель колхоза или директор совхоза, а мама работала в магазине, это просто золотой фонд… Вам надо оставить ребенка – молчание наше надо оплатить, само собой, не торговались… Вам надо взять ребенка – ясно, это дело тонкое, и тоже люди не торговались…
А дальше – больше. Как ни проверяй – концов не найдешь. Ту, что оставляет подкидыша, мы оформляли в гинекологическое отделение, как с выкидышем. Роды я принимала сама, проявляя высокое врачебное искусство, терпение, ласку. Те, кто мне помогал, за это обязательно получали плату. При нищенской оплате труда медиков это всех устраивало – не было недовольных. Ни разу. В родильном у меня тоже все было отработано – «фальшивомонетчица» поступала даже раньше, чем «кукушка». Уход, выписка, документы, истории – все делалось, как надо, комар носа не подточит!
С родами у Петрив вышел, конечно, прокол. Жадность меня подвела! Подарили мне диадему с бриллиантами, кольцо, серьги, перстень и кулон, все камни большие, скорее всего, старинные. Я хотела их вернуть, но потом передумала. Дарительнице эта ценность, видать, не очень-то нужна, а у меня дочь-невеста.
Остальное все прокурору известно… Просто не о чем больше писать, но я верю, что повинную голову меч не сечет, как говорится на Руси…»
И пошла эта бумага по нашему департаменту. А потом до обкома дошло. Ведь раньше как было, знаете… Дело уже в суд готовилось, вызывают шефа в «дом с часами» – обком. Сам первый вызвал.
- Что это, Савельев, ты у нас Нюрнбергский процесс устроить собираешься? Надергал полгорода и треть области свидетелями, министерство на ноги поднял, на всю страну меня прославить хочешь? Меня и так знают (коснулся лацкана пиджака – вздрогнула Золотая Звезда Героя Социалистического Труда, которую ему комбайнеры области еще при Хрущеве заработали рекордным урожаем). Статью новую в кодекс ввести хочешь, работорговцами перед капиталистами выставить? Не пойдет! Выпускай пар в своей конторе! Ей удобнее всего за взятки (народ поймет!) впаять лет пяток – и баста! Все-таки, говорили мне, доктор она хороший вроде. С кем не бывает… Понял, Савельев? Ну, будь!
Так и вышло, как сказали в «доме с часами». Суд. Потом в лагере год. Потом – на химию. Через два года уже санитаркой работала. Правда, в УВД, чтобы, так сказать, под присмотром…
Нина была первой ласточкой рыночных отношений. А теперь вот прочел: во Львове доусовершенствовали – за доллары наших младенцев чуть ли не за океан продают… Врачей тоже этот вирус наживы заразил, он еще страшнее СПИДа, видать…


Осталась только боль…

Новая Воронцовка – прибрежный райцентр. Рукотворное Каховское море вечерами плещется и шумит, охлаждая раскаленный воздух хлебородной степи… Обычная привычная врачебная работа делала дни похожими, как близнецы.
Однажды ночью Василий Ионович, главный врач, поднял меня телефонным звонком:
- Давай, дорогой, одевайся, дело срочное, по пути все расскажу.
Едим на уазике, степные проселки в лучах фар перебегают зайцы, скрываясь в темноте скошенного жита.
- Скоро будет Яновка, - говорит Василий Ионович. – Там у моего друга, председателя колхоза, с женой незадача – обильное кровотечение. Анамнез тяжкий: кесарево сечение, непроходимость после аппендэктомии, ожирение. Сам увидишь.
…Женщина лежит в постели, без подушки, на голове, прикрывая лоб, мокрое полотенце. В комнате фельдшер.
- Что тревожит? – спрашиваю больную, щупая пульс (больше ста!)
- Давно кровит?
- С вечера, доктор, - отвечает фельдшер. Я окситоцин делала, аминокапроную она пьет, водяной перец. Вроде перестанет, а затем опять – хлоп! – кусок выпадет, черный сгусток, потом кровь, такая красная…
Глазами показываю Ионычу, чтобы вышел. Выхожу за ним.
- Ионыч, давай подключим глюкозу, карбокси…
- Понял. А дальше что?
- Везем к себе. Оперировать надо. Уйдет она без операции.
- А не струсишь?
- Обижаешь! Не пугливый.
- По молодости руки чешутся?
- Да нет же! Ты видишь – нет другого выхода! Давление падает, кровотечение продолжается. Умрет, все скажут – и будут правы! – трусы, а не врачи.
Приехал муж больной.
- Вот что, Андрей Степанович, - сказал ему мой главный. – Надо добираться в Воронцовку, если понадобится, там и оперировать можно.
…Наркоз Ионыч провел отлично. Все остальное написано в любой оперативной гинекологии. Больную со стола снимать не стали, там и выводили из наркоза, опасаясь развития ДВС, но все обошлось благополучно. Из операционной вывезли, повысив гемоглобин. А желающие сдать кровь все приходили…
- Гриша, напиши в истории: «наплыв доноров с первой резус отрицательной сыграл резко положительную роль для реципиента», - пошутил Василий Ионович.
Послеоперационный период откорригированный консультантами из области, протекал на редкость гладко. Гемоглобин больше 100 гл, коагулограмма безукоризненная, протромбин, фибриноген – все радовало.
Из армии приехал сын, чтобы встретить мать из больницы. Настал день выписки. Валентина Сидоровна очень спешила домой: завтра дочь идет в свой последний школьный класс и поведет за руку первоклассницу, которая даст первый звонок, - такая традиция.
…Андрей Степанович накрыл, с позволения главного врача, торжественный стол в красном уголке больницы: ведь в спасении жизни его жены принимал участие весь коллектив. Когда было выпито и закушено всеми, кто входил, подъехал на «Волге» сын Валентины Сидоровны и посигналил. Она встала и, улыбаясь, громко сказала:
- Всем вам спасибо, дорогие мои!
Поклонилась и вышла… Машина отъехала. Гости из красного уголка стали расходиться.
…В операционной готовили очередную больную, Ионыч колдовал у аппарата, я, наклонясь над тазом, мыл руки.
Вдруг вошла санитарка Кондратьевна и, не обращаясь ни к кому, уронила в тишину:
- А Сидоровна умерла, там привезли…
Да, Валентина Сидоровна умерла. Машину тряхнуло на разбитой дороге (ох уж эти наши проклятые дороги!). Женщина только охнула и… «…тромбоэмболия легочной артерии» - короткая и болезненная, как заноза, фраза из протокола аутопсии.
…Историю болезни затребовали в облздрав.
- Теперь жди жалобищу, побегаем по прокуратурам, - говорил Ионыч.
Но жалобы не было. Была и до сего дня осталась только боль от такой непредвиденной утраты.


Спешите медленно!

Как-то старый врач Константин Васильевич рассказал нам, молодым, такую историю.
- Однажды из-за поспешности, желания сделать быстро простую, казалось бы косметическую, операцию погибла наша юная санитарка. Не могу себе простить эту самоуверенность и спешку…
Обратилась ко мне Аня, назовем ее так, после того как мы закончили сложную реконструктивную операцию на единственной почке у инвалида. Предполагали тумор, а оказался инкапсулированный осколок. Попотели изрядно, но все прошло благополучно. Вышли из операционной, размялись, и Аня говорит: «Доктор, посмотрите мою то ли родинку, то ли бородавку. Совсем замучилась, когда одеваюсь или раздеваюсь, обязательно раскровавлю».
Смотрю – между лопатками, как тутовая ягода, на тонкой ножке свисает сине-фиолетовая папиллома. Пропальпировал – мягкая, подвижная, никаких участков инфильтрации. Убрал коагулятором. Послали на гистологию, ответ – ангиофиброма.
Через полгода мы ее похоронили…
Конечно, гистологи тоже ошибаются. Потом стекла смотрел профессор в Киеве, нашел там веретенообразные клетки, содержащие меланин. С тех пор всегда стараюсь помедлить…

* * *
А откровенный рассказ старого учителя мне вспомнился вот по какому поводу. Наш коллега, молодой рентгенолог, попал в гастроэнтерологию – боли в желудке, похудел, желтушный, унылый. А ведь спортсмен, футболист, увлекается подводной охотой. На рентгенограмме – два больших метастатических тумора… Вот тут-то анамнез…
Расспросили хирурга, и прояснилось. Два месяца назад пришел к нему рентгенолог, пожаловался – на плече бородавка выросла, бесцветная, на ножке, растет быстро, мешать стала. Осмотр показал – банальная папиллома. Хирург легко иссек ее, коагулировал края, шов не понадобился. Решил – гистология необязательна, все ясно.
А весной умер наш рентгенолог. Меланобластома…
Так вот, коллеги, спешите медленно, как завещали древние!


Запрещенный прием

Иван Кузьмич лег на операцию, пройдя все ступени обследования амбулаторно. Утром следующего дня Владимир Иванович Припутников его радикально прооперировал, захватив даже крошечные регионарные лимфоузлы. Послеоперационный период протекал гладко, пациент был оптимистичен, улыбчив, терпелив. Однако всех в диспансере лихорадило: Иван Кузьмич был председателем крупного рыбколхоза, да еще и Героем Социалистического Труда! Главный врач Юрий Николаевич не успевал отвечать на звонки из крайкома, горкома партии.
Кабинет заведующего отделением был блокирован респектабельными посетителями, внушавшими почтение и робость даже безбоязненной сестре-хозяйке…
- Владимир Иванович, - без приглашения располагаясь в кресле, говорил один их них. – Я главный бухгалтер! Как у него гемоглобин? Совпадает со сметой организма?
- Товарищ хирург, я ихтиолог с высшим образованием, - начинал следующий. – Короче – мы с вами оба биологи. От меня ничего не надо скрывать. В большом сальнике были метастазы?
- Родной мой! Поймите меня правильно. Я секретарша Ивана Кузьмича. Я умею хранить тайну! Ведь секретарь происходит от слова «секрет». Сколько он проживет? – допытывалась пышная блондинка.
…Таких визитеров к Припутникову каждодневно пробивалось до десятка. Наконец терпение его кончилось.
- Вот что, Евдокия! – сказал он старшей медсестре. – Завтра пятиминутки не будет. Всех посетителей – ко мне в кабинет.
- Не поместятся.
- Ничего, постоят.
…Утром кабинет заведующего наполнился очень быстро: сидели, стояли, толпились, протискивались. Памятником высился главбух, очаровашкой бросалась в глаза личный секретарь, бронзовели лица молчаливых бригадиров, алел носом и подпрыгивал на стуле назойливый кладовщик, словно грозили недугу сжатые кулаки дюжих рыбаков, по случаю зимних холодов свободных от путины и регулярно приезжавших поэтому в онкодиспансер.
Владимир Иванович поднялся из-за стола:
- Друзья, коллеги, помощники! Я понимаю, вы волнуетесь, мы тоже переживаем. На сегодня могу твердо сказать, для Ивана Кузьмича опасность миновала. Он будет жить! Однако я лично прошу вас – поберегите себя. Вы нам дороги. Одна из теорий рака – вирусная, ее никто не опроверг. Вирус есть вирус. Поберегите себя. Вирус коварен и не виден. Все может быть!
В кабинете возник некий порыв к движению.
- И еще одно: сейчас надо срочно сдать кровь! Группа любая – мы ее обменяем на нужную, всего 400мл.
- У меня ж сердце, - выдохнул главбух.
- Ему женская кровь не подойдет, я это чувствую, - вспорхнула секретарша.
- У меня плохая кровь, резус-отрицательная, - отрезал молчаливый бригадир.
- Я бы дал, так уже выпил, а с выпившего не возьмут, у меня так в армии было, - сказал кто-то, пробираясь к двери.
- Товарищи! Больные, слабые, непригодные могут быть свободны.
Кабинет быстро опустел.
- Конечно, это запрещенный прием, - сказал Припутников, - но Иван Кузьмич сам его посоветовал: «Мои рыбаки любые ваши преграды пройдут, доктор. Они боятся только болезней, крови и… меня. Так ведь я болею! Пугни их, говорит, какой-нибудь мудреной болезнью, кровью, что ли…»


Медицинский совет
Фельетон

Этого медицинского совета в больнице ждали с интересом и тревогой. Еще бы! Новый главный врач уже успел сделать обход всех больничных корпусов, служб, поликлиник и сегодня должен был выступить с программной речью.
…Конференц-зал был полон. Пришел даже располневший патологоанатом, сразу задремавший на своем привычном месте. Хирурги, терапевты, травматологи, гинекологи скрипели накрахмаленными халатами, отливавшими в синеву. Начмед смотрелась так, словно ее назначают на вакантную должность главного врача больницы.
На кафедру поднялся главный врач. Молодой, энергичный, излучающий неуемную энергию, он окинул притихший зал хозяйским взглядом:
- Подростковая служба есть?
- Платон Павлович не пришел, - подсказал начмед.
- Я, товарищи, так и полагал.
Отодвинув расписанный в прикарпатском стиле графин с водой, он откашлялся.
- Коллеги, друзья, единомышленники! Наше время крайне сложное, не таясь скажу, кризисное, но надо уметь видеть перспективу реструктуризации, смотреть вперед, как говорил поэт, без страха и сомненья. Первое: у нас перегрузка по коечному фонду. Второе: у нас избыток врачей. Третье: нам надо оснащаться, мы не можем плестись в хвосте. Четвертое: взаиморасчеты, бартер, аренда помещений, развертывание сети аптек в больницах и поликлиниках. Пятое – последнее! – усвоение гуманитарной помощи.
Зал был тих, как море во время мертвого штиля.
- Коллеги! Прежде всего мы расчленили больного – у нас гастроэнтерология, пульмонология, кардиология, нефрология, урология, хирургия, глазное отделение, ЛОР, проктология и, прошу прощения, гинекология. Казалось бы, все! Но, у нас нет, при наличии травматологии и травмпункта, кабинета для маникюра и педикюра, а эти кабинеты, в отличие от названных, приносили бы прибыль. Какой был бы навар, а от травматика или ампутанта – одни расходы! Открываем только терапию – туда свали… госпитализируем всех, кого можно лечить травами и словом, а в хирургию примем тех, кого надо лечить ножом. Разве не так завещали нам древние? Освободившиеся площади мы переориентируем. Первый этаж нового корпуса полностью сдаем в аренду. Наши друзья из Закавказья готовы сделать ремонт за свой счет и открыть там магазины, ателье, даже офисы – в городском совете нас поддержат, поверьте мне!
- А людей из этих отделений куда девать? – выкрикнул кто-то.
- Как обычно – торопитесь – Василий Иванович. О людях мы подумали в первую очередь: на четырех оставшихся этажах открываем гостиницу, кабинеты сервисного охвата населения услугами всех направлений и видов. Или мы примем новые требования этики, эстетики, экономики, или нас забьют, как мамонтов! Кассирши, уборщицы, горничные, дежурные… Неужели те, кто столько лет отработал в медицине, не смогут занять эти скромные, но стабильно оплачиваемые должности? Комиссия в составе председателя профкома, главной сестры и зав.аптекой всех из закрываемых отделений расфасует по желанию, склонности, мастерству. Мы комиссии доверяем. Это проверенные товарищи.
Кто-то в зале тоскливо вздохнул.
- Моя мечта – привести больницу к полной самоокупаемости. Тогда на бюджет нам надеяться нужно будет относительно. Открываем свинооткормочный комплекс. Выращиваем свиней, разводим молодняк. Отдел кадров подберет нам среди врачей тех, кто знаком с работой в животноводстве. Товарищи, нам нужна умная, думающая диагностическая аппаратура. Диагностический центр мешает нам работать – он отвлекает тех больных, которые пришли бы к нам. Мы уже имеем аппаратов на 500 тысяч долларов США благодаря судо- и нефтезаводам. Томограф, газовый анализатор, пять компьютеров, ультразвуковая диагностика. У нас три «Тошибы», но я хочу приобрести две «Тойоты»…
…Ничего нет, коллеги, зазорного в том, чтобы использовать больных для ремонта и помощи нам. Мы вам – здоровье, вы нам – краску, запчасти, бензин… Обычный бартер – никто от этого не откажется.
…Вам, коллеги, не кажется оскорбительной сама должность – участковый врач? Я за переименование – домашний врач. Для начала, чтобы привыкнуть, врачи пойдут в отпуск без сохранения содержания, посидят дома по очереди чтобы хоть как-то сэкономить деньги. Ведь мне надо ехать к нашим друзьям, которым мы так долго не доверяли. Они обещают нам гуманитарную помощь – медикаменты, перевязочные материалы… Я там сориентируюсь – что почем, поверьте мне! Хочу завязать научные связи, наши врачи туда потом поедут…
- За какие деньги? – выкрикнул откуда-то появившийся Платон Павлович, - ведь полгода зарплату не получаем!
- Вы опоздали и не знаете о перспективах нашего свинооткормочного комплекса, Платон Павлович. Только и знаете строчить жалобы и ходить к депутатам.
- Юрий Тимофеевич, - подала голос старейший врач больницы Мамкина, - возьмете меня откормщицей на комплекс? Я ведь, считай, тридцать с хвостиком работала в гастроэнтерологии.
- Без работы мы, коллеги, никого не оставим. Больница будет в центре нашего комплекса, иначе мы не освоим, не получим, не оприходуем гуманитарной помощи, без нее нам «Тойоты» не видать. У кого есть вопросы?
- А вскрытия будут? – очнувшись, спросил патанатом.
- Да просто уверен – без вскрытий нам не обойтись. А то ведь Платон Павлович только один все вскрывает и вскрывает наши недостатки. Наш лечебно-диагностический процесс сделает ваши вскрытия неотвратимыми, поучительными, необходимыми.


Материнский зов

Юлия Ивановна, врач-педиатр межрайонной больницы, работала самозабвенно – очень любила детей, втайне завидуя мамам любого возраста, потому что своих детей иметь не могла. Ее муж Александр Александрович был главным врачом этой больницы, опытным и разносторонним хирургом. Их семейный союз возник еще в институте и близился к своему десятилетнему юбилею…
На встрече выпускников Юлия Ивановна разговорилась со своей лучшей подругой Людмилой (теперь уже главным врачом роддома в областном центре). Та и посоветовала:
- Ты, Юля, у себя в Приморске начинай имитировать беременность, а потом приедешь ко мне. Бывают подкидыши или оставленные…
- А вдруг не будет? Разговоры пойдут.
- Какие разговоры? Я тебе позвоню, приедешь одна, а уедешь с ребенком.
Шло время.
- Валя, что я тебе скажу, - прошептала санитарка Таня своей подруге из глазного кабинета.
- Что? – насторожилась Валя.
- Только ты, подруга, никому ни слова! Юльванна-то наша беременная! Я первая заметила…
И зашелестело по поликлинике, по больнице, по Приморску. А вскоре у Юлии Ивановны сгладилась талия, а потом живот выпятился.
Иногда роды наступают неожиданно, это бывает. Позвонила Людмила: «Юля, не хочешь ли лечь на профилактическую койку, тебе вот-вот рожать?»
Никто и не удивился. Ночью главный врач отвез жену в Никольск. Там их ждал мальчик, от которого отказалась мать-студентка. Готов к усыновлению, все документы оформлены.
Но Людмила Максимовна встретила их взволнованная – ночью с вокзала привезли девочку-подкидыша, а при ней записка: «Назовите Настей».
- Девочку хочешь? – предложила подруга Юле.
- Покажи мне детей.
Увидев новорожденных, Юлия Ивановна расплакалась, а выйдя к мужу, который ждал в коридоре, выдохнула: «Берем двоих!»
На пятые сутки, а за это время Людмила Максимовна, использовав все свои связи, смогла преодолеть бюрократические рогатки, собрать нудные справки, рапорты милицейских дежурных, результаты обследования девочки и все прочее, счастливую мать выписали из роддома.
Давно это было. Как-то мне пришлось побывать в Приморске. Юлия Ивановна работает ординатором в детском отделении. Настя – так и назвали девочку – оканчивает медицинский университет в Симферополе, а Игорь, ее брат-«близнец», связал судьбу с армией, служит в пограничных войсках… Александр Александрович умер от инфаркта…
В жизни не все запланируешь, бывают и непредвиденные обстоятельства.


Оставленыш с заячьей губой

- Здравствуйте, Григорий Иванович. Это Сергей. Завтра хороним маму, Анну Осиповну, приходите, пожалуйста…
- Какой Сергей? Кто вы?
- Ну помните – волчья пасть и заячья губа… Анна Осиповна из детского отделения…
- Да, Сережа, помню! Буду, обязательно приду.
…Давно это было. Роженица Л. плакатно красива, приветлива. Роды у нее прошли быстро, легко. Мальчик – 4250г, розовый крикун, но…
- Доктор, у малыша губа-то, - сказала мне Нина Карловна, старая опытная акушерка, повернув ко мне личико новорожденного. – Заячья губа.
Маме объяснили, что позднее сделают операцию и дефект этот будет почти не виден. Неонатолог тоже очень бережно беседовала с отцом и услышала в ответ:
- Калеку брать не будем, оставим. Отмолим свои грехи, заведем нового. У пацана же, вы сами говорите, нёбо тоже не срослось… Оставим, не нужен нам такой.
И оставили. Рос у нас Сережа – так его назвали – больше трех месяцев. Затем перевели его в наше детское отделение. А там все сестры – молоденькие девчушки, как вцепились в этого оставленыша, накупили игрушек, натаскали вещичек, одна перед другой мальчонку наряжают, с рук не спускают, холят, лелеют, пестуют. В детском отделении работала старая медсестра, фронтовичка. Одинокая. Своих детей не имела, муж на войне погиб. Она к этому Сереже прикипела: купала, стригла, гуляла с ним, фотографировалась… Когда исполнилось мальчугану три годика, Анна Осиповна вместе со старшей сестрой свозили его в Одессу, где ему сделали операцию. И все же на губе был рубец, кривоватый, красный.
- Ничего, - говорила Анна, - усы отпустит, девки проходу не дадут моему красавцу.
И надо же такому случиться: эта же Л. снова поступает рожать. Ее сразу узнали. Родила девочку, здоровую, красивую, без всяких отклонений в развитии.
- Ты бы сходила в детское, - говорит акушерка этой Л., - посмотрела бы на сынишку, ему операцию сделали, такой пацан славный…
- Схожу, погляжу, может и заберу, если мужик не будет противить.
- Кто вам теперь его отдаст готового, исправного, вы же отказную от него дали, при нотариусе, как положено…
Пошла Л. в детское отделение вечером, акушерка позвонила дежурной медсестре, а дежурила как раз Анна Осиповна.
Не напрасно она прошла фронт, встретила ее в пропускнике во всеоружии, со шваброй в руках, и сломала ее о голову непутевой матери.
В это же утро дежурный врач доложил главному о ЧП в детском отделении.
- Вызовите ее ко мне, разберусь.
- Анна Осиповна, я тоже воевал, многое повидал, но чтобы на голове родильницы швабру сломать?! Они теперь писать начнут, меня в бараний рог на парткоме скрутят… Ты, Анна, уволена с сегодняшнего числа! Утихнет все, я тебя опять возьму.
Жалобы и впрямь хлынули: в крайздрав, горздрав, прокуратуру и милицию. Отписывались изо всех сил. Следователь приходил, тоже оказался наш брат фронтовик. Все, как на исповеди, ему главный врач рассказал. Обошлось…
Позднее Анна Осиповна снова пришла в коллектив больницы. Сережу ей усыновить все-таки не дали. Прошел он через детский дом, но покровительство, опека, забота со стороны Анны Осиповны одолели все и всех. По выходе из детдома он пошел жить к ней. Поступил в мореходное училище, ходил в плавание… Настало время – женился. Родилась девочка, назвали Анечкой.
На похоронах Сергей сидел у гроба, положив свою большую ладонь на маленькие руки Анны Осиповны, скрещенные на груди. Казалось, он грел их…


Инфаркт хирурга

- Алла, сегодня опять всю ночь оперировал. Такая музыка звучала, так все было ярко. Большая пенетрирующая язва. Не знаю почему, но я вдруг по Гофмейстеру – Финстереру сделал. Так мне понравилось, хотя…
- Костя, хватит мне твоих сновидений, твоих хирургических переживаний, вся наша жизнь прошла в зигзагах чужой боли, горя какой-то бабули, ночных прободных язв…
- Алла, но ведь хирургия – моя жизнь, моя судьба, мое дарование…
- Это дарование… как бы точнее… нерентабельное. Что оно дало – кооперативную квартиру на пятом этаже блочной пятиэтажки, стеллажи с книгами и журналами, научные публикации, два-три рассказика, фельетоны, за которые тебя готовы слопать…
- Ты не права! Ты гордишься мной, я смело смотрю в глаза людям. Я ничего никогда не просил ни у кого, даже когда предлагали – отказывался. Нам с тобой много не надо. И тебя я полюбил не только за твои жгучие глаза и доброе сердце – помнишь, как мы с тобой киномеханика оперировали… Ты тогда утром кровь ему дала…
- Брось, Костя, работу. Ведь я же нашла в себе силы – ушла после тридцати лет из операционной. Тем более что с тобой так поступили.
- Я сам написал заявление о переводе в поликлинику, тяжело мне было работать.
- Это не смена поколений, не передача скальпеля ученику. Это просто подсидка, выживание, а ты…
- Алла, я не могу слышать твоих гневных выпадов. Ты помнишь, я тебе читал письмо Юдина, где он писал: не везет, надо все бросить и ехать на охоту. Так и у меня больной умер от кровотечения, затянул я с консервативным методом, скольких вытянул, а он уж очень был ослаблен… Но при разборе меня не хирурги ругали, не коллеги, которые, как я, знают вкус пота, а новый главный врач, который о хирургии мало что знает, но грозно гремел: «Вы довели больного до полиорганной недостаточности…» Профкомша, которая и вообще к медицине относится как касательная к окружности, что-то мямлила о сопротивлении материалов и усталости конструкции. «Поэтому вам говорят, Константин Петрович, надо отдохнуть, внучками заняться, рыбку половить». Ели бы я, Алла, мог ругаться, кричать…
- Да ведь бесчешуйным, но не пресмыкающимся ты себя называл еще в наши золотые дни, даже билет без очереди взять не мог!
- Ты права, я не умею грубить, толкать локтями, врать, говорить не то что думаю!
…Упрямо и аккуратно ходил на работу старый хирург Константин Петрович Толкун в ту поликлинику, из которой к нему более четверти века шли больные, чтобы довериться его умным, добрым, твердым рукам. Относились к нему с почтением и доверием, а его прежние пациенты, узнав, что Толкун на приеме, приходили к нему просто показаться, поговорить, посетовать на жизнь, обсудить газетные, телевизионные, городские новости: все знали его общительность, тактичность, эрудицию. Долгой зимой это как-то питало сердце, отгоняло печальные мысли, будило в душе доверие к будущему, весне…
И самому Константину Петровичу казалось, что весной станет легче: дачные заботы отодвинут на задний план обиды и горечь ухода от активной хирургии.
- Ты, Костя, сходи в отделение, забери свои бумаги, засядь за стол, доработай то, что начал, - не раз говорил ему невропатолог Гарбер.
- Не могу я, Боря, туда идти, ноги не идут! Вот тебе психоневрологический феномен – сколько лет туда днем и ночью как на крыльях, без устали, а теперь – не идут ноги, хоть плачь, нет сил!
…Сменивший Толкуна хирург имел грозную фамилию Варваров. Были они знакомы еще по институтским аудиториям и спортивным соревнованиям. Потом пути их разошлись. Толкун отработал почти пять лет в сельской глубинке, а импозантный и ловкий Варваров по научной стези пошел. На какой-то конференции они встретились, и добросердечный Толкун, услыхав, что у коллеги как-то не ладится, пригласил к себе, обещая помощь.
Оперировал Варваров хорошо, анатомично, уверенно, но… не спеша, как бы притормаживая движение. Константин Петрович оперировал быстро, инструменты в его руках мелькали, щелкали, поблескивали.
Моложавый Варваров умело и интересно рассказывал об операциях крупных хирургов, что привлекало к нему молодых интернов. Молоденькие сестрички влюблялись в нового хирурга. Начмед, некогда пленявшая своей фигурой и пышной косой, сказала о нем: похож на постаревшего Евгения Онегина. В отделении психологически возникало «перетягивание каната» - Толкун, вежливый и уступчивый, привыкший к доброжелательности, ничего не мог противопоставить солдатскому напору энергичного Варварова.
…Летальный исход, потом другая трагедия, когда больной выбросился из окна, к тому же оказалось, что он бомж и что Константин Петрович, вопреки приказу главного врача, запретившего лечение бомжей, приютил его в хирургии без показаний. Разбор на конференции, проработка на медсовете… Словом, Толкун подал заявление.
Нельзя сказать, что дела в хирургии шли так уж блестяще при новом заведующем, но после какой-то удачной операции по поводу хронического аппендицита у сотрудника типографии в газете была напечатана статья, где речь шла о том, что привезли тяжелого больного, на которого Толкун махнул рукой, а Варваров принял решение – оперировать! И вырвал его из лап смерти… Как уж узнал об этой заметке Толкун, не знали, но на два дня сердечный ритм у него был сорван и он попал в больницу. Его ходили навещать с цветами и коробками конфет, но от этих визитов ему становилось хуже, и жена попросила, чтобы к нему не ходили.
Медленно выздоравливал хирург, сердце которого было изношено долгой и изнуряющей работой, бессонными ночами, скрываемой тревогой.
…Весна нагрянула косыми дождями, лужами, пористым льдом на манящей реке. Промерзшие дачи нетерпеливо ждали своих хозяев.
- Как же здесь хорошо, Алла! Смотри, этот орешек, что осенью посадили, принялся! Жаль, что я не увижу его плодов!
- Не болтай, Костя! Что, опять сегодня всю ночь оперировал во сне?
Короткий весенний день пьянил свежим речным воздухом, оживающим ароматом трав, набухающих почек. Катер вспарывал речную гладь, чайки вились за его кармой, крича о чем-то бесконечном.
…И вдруг Константин Петрович стал пристально всматриваться в прибрежную полосу – мелькнула белая простыня с пятном крови на ней, провезли каталку. Значит, операция закончилась, успел подумать он. Значит, можно потереть грудь. Рука его скользнула вниз, и он увидел груду амбулаторных карт, падавших на мокрый кафель операционной…
…Его похоронили неподалеку от его учителя, которого он чтил и боготворил. «Человек живет, любил повторять мой учитель, пока его помнят на земле», - так часто поговаривал Толкун.


«Крышка»!

Молодым доктором пришлось мне работать в онкологическом диспансере. Слава о нашем хирурге Припутникове приводила к нам очень тяжелых, запущенных больных, от которых отказывались даже в ведущих онкологических институтах. Печальные, молчаливые, с лицами серыми и мятыми, как газетная бумага, ожидали они в палатах мастерских, смелых, спасительных операций Владимира Ивановича.
…Это было мое первое ночное дежурство накануне большого операционного дня. Чтобы развеяться, прошел по палатам, посмотрел своих больных, а затем решил подбодрить идущих завтра на операцию.
…В большой палате, где лежали эти больные, раздавался плач, громкий, прерывистый, с проглатываемыми всхлипываниями: так безнадежно плачут обиженные маленькие дети, а тут я увидел молодого парня, на днях переведенного к нам из диагностического центра с топически точным диагнозом – «рак головки поджелудочной железы». Он сидел на кровати, скрестив ноги, подняв к потолку правую руку, и, что-то бормоча, рыдал. Желтизна и землистость лица делали его похожим на йога, и я решил, что он просто веселит своих сопалатников, так как лица их излучали некое лукавство…
- Что случилось, больной? Почему такой плач? Ведь вам же сказал Припутников, что операция пройдет успешно. Он никогда не обнадеживает ложно!
- Вот! – он протянул мне свою правую руку: на предплечье под буквами СПН, нанесенными фломастером, едва заметные бугорки гиперемии. Палата затаила дыхание в ожидании моего ответа больному… Я пожал плечами:
- Ну и что?
Надо сказать, что наш хирург был отъявленным новатором: то он внедрял одну новую методику оперативного объема и допуска, то при операции Боари создал мочеточниковый анастомоз, то начинал применять новые медикаменты. Вот это СПН было его дополнением к обследованию предоперационных больных – проба на чувствительность к стрептомицину, пенициллину, новокаину…
- Это вам, доктор, «ну и что?» А мне крышка! СыПыНы – красное, это гайка!
- Не волнуйтесь! Главное – спокойствие. Современная медицина располагает таким арсеналом, что легко найдем замену, - спокойно ронял я убедительные доводы.
- Ребята вот говорят – замены этому нет, даже домашнее нельзя! Жизня вся, доктор!
- Домашнее лечение, конечно, не поможет!
- Доктор, вы тут новый и не в курсе дела. СПН – это «Спиртное пить нельзя»! А вы – заменим! – Больной снова горько зарыдал под взрыв такого хохота, который ни Хазанов, ни Шифрин никогда не слыхали на своих вечерах юмора.
Больного оперировали, он выздоровел, поправился, а когда приезжал на контрольные осмотры, щедро и шумно выдыхал дразнящие пары самогона…


Не спите в морге!

Душная августовская ночь. Тишину нарушают только трещотки цикад, да пахнет арбузами дорожная пыль… А в терапевтическом отделении умер больной – тяжелый был, септический эндокардит.
- Филипп Адамович, уже два часа прошло, мы с Катей его отнесем в покойницкую, - сказала врачу медсестра Валя.
- Челюсть подвяжите, девчата, и оправляйте в морг. Завтра Юдин вскроет. При каждой больнице в сельской глубинке всегда есть мужичок – на все руки мастер: он и печник, и столяр, и на столб влезет, если обрыв провода. Такой был и у нас в Чаплынке, Иван Иванович Агапов. Родом из Ленинграда, детдомовец. Служил в Севастополе, там и ранен был, там и в плен попал. Гнал немец пленных через Чаплынку, в колонне Ивана заприметила какая-то сердобольная бабенка, заголосила, запричитала: «Камрад, ей-богу, мужик мой, весь такой ранетый, у меня ж дети, камрад!» В ноги падает, волосы на себе рвет, слезы размазывает… Разыграла драму! Немцы посовещались и… отдали ей «мужа». Она в больнице работала, туда и Агапова пристроила конюхом. Наши вошли, ему бы в войска идти, как все мужики, а его тиф скосил. Тяжело болел и от тифа оглох. Так при больнице и остался.
…Принесли покойника к моргу на носилках.
- Катя, ты дверь двинь, она открыта. Я Иван Иваныча просила, чтобы не закрывал, - сказала Валя, идущая сзади.
Открыли двери – темнота. Катерина прошла к головному концу стола:
- Валька, наклоняй носилки…
Тишину распорол истошный крик. Носилки рухнули, и Катя, обернувшись, увидела, что покойный-то… сидит на столе и даже руку к ней протягивает. Перелетела через носилки, подруга за ней. А сзади топот ног! Выскочили на улицу, упали и лежат под пологом августовского неба с прорехами звезд на нем…
- Катя, это ты?
- Я, Валюха…
- А где ж тот, что топал?
- Девчата, может помочь надо? Чего ж вы пробежку устроили, а?
- Иван Иваныч, так это вы?
Смеялись девчата так зычно, что даже глухой Агапов услышал и глядел на них, улыбаясь и покачивая головой.
А вышло так: после уборки в морге Иван Иваныч прилег на стол отдохнуть и заснул, а тут Катерина с Валентиной труп доставили…


От девочки не зарекайтесь, даже если мальчик люб.

…В женской консультации ко мне подошла молодая женщина.
- Ты, я вижу, первенца ждешь! Хочешь знать, кто у тебя будет?
- Мне безразлично, только бы благополучно да поскорее…
- А где узнать, кто будет? – спросила сидящая рядом.
- Как, ты не слыхала про доктора Буркурбинского?
- Нет.
- Девочка, вот тебе его телефон, звони после обеда и договаривайся. Он все тебе скажет: как лежит плод, сердцебиение даст послушать, пол ребенка определит, оценит динамические возможности твоего позвоночника во время предельной компрессии и допустимой констрикции… Он не только акушер, он гинеколог-астровертебролог…
Открыв дверь во врачебный кабинет, приветливая медсестра создала рекламную паузу, и я ушла, не зная, кто еще такой этот самый знаменитый Буркурбинский.
…Время прошло быстро. Девочка моя, Настя, родилась в срок легко, только и хлопот, что в детскую консультацию езжу периодически, а так тьфу-тьфу-тьфу… В одну из поездок на лекцию для юных матерей встретила я женщину, которая хотела узнать половую принадлежность своего ребенка. Разговорились.
- Словом, этот прогнозист оказался обыкновенным обманщиком.
Позвонила я ему, представилась. Не стал слушать: приходите, говорит, с 12 до 17 часов, имейте при себе простыню, полотенце, кусок туалетного мыла.
- У меня прогноз безошибочный. В случае ошибки я возвращаю утроенную оплату своего
прогноза, - сказал доктор напоследок и повесил трубку.
Приехала к нему с мужем – знаете, как-то боязно одной. Встретил нас Буркурбинский ласково, приветливо, учтиво, как добрых друзей, не так, как иногда свой участковый доктор встречает – как должника или надоевшего кредитора.
- Садитесь, голубушка, рассказывайте. Это хорошо, что вы обратились ко мне. Мой метод безвреден, научен, точен, более того, безошибочен.
Простыня легла на кушетку, полотенце переброшено через руку, и доктор исчез за занавеской. Я слышу, как он разрывает запечатанное мыло, приговаривая: «Будем мыть руки, добрые руки».
Мне на живот устанавливает какие-то датчики, нажимает какие-то кнопочки, вспыхивает лампочка, гаснет, снова вспыхивает, но уже другого цвета – этакая цветомузыка почти три минуты. Голос доктора становится жестким: на боку лежать, нижнюю ногу выпрямить… задержать дыхание… дышите… голову к груди… откиньте голову назад…
- Одним словом, у вас, милочка, не все так просто, как мне хотелось бы. У вас будет мальчик. Это, как говорит Жириновский, однозначно.
- Муж будет рад, - выкрикнула я.
Он насупился и продолжал.
- Беда с одним позвонком – нужна коррекция. Это три сеанса. Возможно, вы падали с велосипеда… Я научу вас дышать при родах, избавлю вас от боли и страха. Уверенность в благоприятном исходе родов придет к вам, как к солдату уверенность в победе…
Он выписал мне какую-то бумажку, протянул ее и сказал:
- Прочтите. С вас 20 гривен. В случае ошибки – возвращаю 60 гривен. В следующий раз принесите конверт. Запечатаем копию моего прогноза и вы лично поместите его в хранилище. Мой персональный компьютер дублирует на всякий случай прогноз, вдруг вы потеряете мое заключение, или я его потеряю. Мой прогноз безошибочен, потому что верен, а верен потому, что безошибочен!
Вышло, что родила я девочку! А все визиты к прогнозисту обошлись в копеечку. Виктор мой и решил пойти к нему, за ошибку компенсацию получить. Приехал, а этот «прогнозинский» и говорит, вскрывая конверт: «Науку обмануть нельзя! Видите, написано «девочка», просто я не хотел огорчать вашу жену». Смотрит Витя: на его бумажке – «девочка» и компьютер то же самое выдал.
Позднее все стало ясным. Милиция выяснила, что у доктора незаконно хранится оружие – пистолет ПМ. Обыск сделали. Попал этот гинекоастролог за незаконное хранение оружия, а потом хотел себя за научного работника выдать, суд разжалобить: покушались якобы на него из-за революционизирующего медицину открытие, из-за обладания мощным рычагом полового планирования населения стран и континентов. Прознали об этом наши враги, начали предлагать продать технологию, грозили, поэтому пришлось обзавестись оружием… Следствие, однако, установило: на вручаемой матери будущего ребенка бумаге писал – «мальчик», а на другой, для хранения, - «девочка» и на компьютере повторял…
«Беспроигрышная лотерея! Совпало – никто не приходит, а если не совпало: «Извините, я знал, что девочка, вот читайте, просто не хотел вас огорчать, берег вас от аборта, нам знаете, как красавицы нужны»…
В последнем слове «доктор» сказал: «Эту идею мне подсказали наши средства массовой информации, телепередачи и гороскопы. Если наш начмед успокаивает свои нервы и хвори водой, облученной энергией Чумака, хирург меня уверяет, что у него после сеанса Кашпировского перестали седеть волосы, то почему бы мне не попробовать… И пошло, как по маслу!»
…Слышала, что у вас кто-то пол определяет. Уж не Буркурбинский ли?

Публікація першоджерела мовою оригіналу

Leave a reply

Enter the number you see to the right.
If you don't see the image with the number, change the browser settings and reload the page