Театр «Химера»
Антракт между вторым и третьим актами.
1.
- Что ждет меня в конце пути? – спросил Скарамуш? – Что? Свет или вечная тьма?
- Я, - сказала Смерть. – Там тебя буду ждать я. Независимо от того, скоро это случится или нет, в конце твоего пути мы встретимся. Даже независимо от того, придешь ты туда или нет.
- А потом? Что будет потом?
Смерть молчала.
- Что будет потом!? – закричал Скарамуш. – Ответь мне! Или ты не знаешь?
- Потом будет ничего.
- Ты обманываешь меня как всегда!
- Как всегда, - согласилась Смерть. - Обманываю… Черт! Даже не знаю, как тебе достойно ответить.
- Опять слова забыл?
- Опять… - Мармор стащил с головы черный капюшон и придвинул к себе листки с ролью. – Не мое это амплуа, - недовольно проворчал он.
2.
В этот день на спектакль были приглашены роботы, которые производились на одном из заводов Города и, чтобы машины не смогли упрекнуть людей в отсутствии вкуса, представляли проверенного временем Шекспира. В зале стояла совершеннейшая тишина, не прерываемая ни привычным шелестом программок, ни шуршанием конфетных оберток, ни извинениями опоздавших: роботы чинно и неподвижно сидели на своих местах, и только иногда мерцали круглыми фасеточными глазами.
В антракте после первого акта актеры собрались у занавеса, отделяющего зал от сцены, чтобы послушать, как зрители обсуждают пьесу.
- На шестой секунде двенадцатой минуты был прелестный пассаж, говорил один робот другому. – Ми-бемоль звучало очень необычно, возможно благодаря древесному жучку, пробравшемуся в рояль. Мне кажется, я никогда не забуду эту нежную печальную трель.
- А как пронзительно скрипела половица на двадцать четвертой минуте, - отвечал ему второй, - Жаль, только, что цветовая гамма бедновата, и я насчитал четырнадцать отступлений от оригинального текста.
- Я чувствую себя просто ужасно, - пожаловалась Коломбина Раулю. – Иди, скажи Тарталье, что в рояле завелись древесные жучки.
3.
В спальне Коломбины висело волшебное зеркало. Просыпаясь, она гляделась в него и видела, что произойдет с ней в течение предстоящего дня.
Если ее отражение держало в руках цветок - значит ей следовало ждать гостя, если кленовый лист - письма, а если отражение было обуто только в одну туфлю - значит она опять поругается с Тартальей.
Знаков было великое множество и не все были понятны; например Коломбина до сих пор не знала, что означает божья коровка, время от времени появляющаяся на воротнике отражения, или украшенный бриллиантами гребень с ручкой в форме феникса - такого гребня у нее никогда не было и, она была уверена, что не будет (хотя в ее прическе он смотрелся просто замечательно).
Но иногда Коломбина признавалась себе, что вместо несуществующих цветов и драгоценных гребней она предпочла бы почаще видеть рядом со своим отражением отражение живого и осязаемого Доктора. Что бы не предвещало это ей в дальнейшем.
4.
Когда Пьеро встречал нечто прекрасное, что бы ему хотелось запечатлеть в своей памяти, а у него с собой не было записной книжки, он рисовал у себя на руке птицу, и, поскольку записной книжки у него с собой не было почти никогда, к вечеру его руки обычно покрывались птицами самых разнообразных форм и размеров
Ночью, когда он засыпал, птицы спархивали с его кожи, и одна за другой вылетали в открытую форточку.
5.
Коломбина вызвалась помочь Панталоне привести в порядок театральные архивы. За все время существования театра скопилось уже немало толстых, потрепанных книг, занимавших две больших полки в доме Панталоне, причем Коломбина отнюдь не была уверена, что книги сложены в один ряд, скорее всего, за первым рядом был еще один, а, может, и два: когда речь шла о доме Панталоне, ни о чем нельзя было говорить с уверенностью.
Когда она выписывала из последней книги даты и названия спектаклей, то заметила вдруг краем глаза слабое свечение, исходящее с одной из верхних полок. Коломбина пыталась работать дальше, но свет разгорался все ярче и словно бы упрашивал: ну взгляни, взгляни же на меня! Не выдержав, она пододвинула к шкафу лестницу и взобралась на самый верх.
Это был хрустальный флакон, непонятно каким образом оказавшийся среди всяческого пыльного хлама, в беспорядке сваленного на полке. Коломбина отодвинула в сторону облезлый лисий воротник и взяла флакон в руки. «Сердце Доктора» - было написано на нем, но внутри, за хрустальными гранями, не было никакого сердца, там была лишь алая как кровь полураспустившаяся роза.
- Наверное, я должна разбить его, - подумала она, пытаясь сдержать сердцебиение. – Бросить с размаху на пол… здесь высоко, хрусталь непременно разобьется. Потом достать розу и посадить ее в саду. Или, может, наоборот, я должна сохранить его, спрятать от всех в надежное место…
Флакон жег ей ладони. Она поставила его обратно на полку, но правильное решение никак не приходило в голову.
- Может, нужно просто закопать его, не разбивая, и тогда, может на этом месте вырастет что-нибудь: розовый куст, например, но что с ним будет, если однажды мы уедем отсюда в другое место, ведь мы редко остаемся надолго в одном городе…
Коломбина отвернулась лишь на секунду, на крохотное мгновение, но когда повернулась назад, то на полке уже не было ни хрустального флакона, ни даже пересыпанной нафталином лисицы, теперь там стояли песочные часы, наполненные зеленым песком, и рядом с ними лежала деревянная рукоять меча без клинка.
6.
Пьеро решил начать новую жизнь.
В этой новой жизни он хотел, чтобы его уважали как Доктора, любили как Коломбину и слегка побаивались как Скарамуша, а этого – он понимал – было достичь не так просто.
Труднее всего было стать таким же благородным и умным как Доктор. Для этого Пьеро купил себе в городе шляпу и строгий темно-серый костюм в мелкую полоску, затем остриг в парикмахерской свои длинные волосы (жаль, конечно - но что поделаешь) и попросил, чтобы его надушили самой дорогой туалетной водой, точно такой же, какой обычно пользовался Доктор. В аптеке рядом с парикмахерской, он купил самые светлые линзы для глаз и, пока парикмахерша колдовала над его прической, стригла, сушила и укладывала новую куафюру, Пьеро не терял времени даром и отрабатывал в зеркале бесстрашный скарамушевский прищур. Глядеть через линзы было непривычно, глаза слезились и горели, словно присыпанные песком, однако, несмотря на это Пьеро был очень доволен результатом.
Еще Пьеро очень хотелось, чтобы его имя произносили с тем же трепетом, с которым обычно говорили о Директоре, но Директора он видел только один раз и поэтому так и не смог придумать, что же нужно сделать, чтобы стать на него похожим. Вместо этого он купил для всех в лагере по маленькому сувениру, как это обычно делала Коломбина, и выпил бокал вина в баре, куда любили захаживать Скарамуш с Капитаном.
Вечером Пьеро возвращался в лагерь уставший, но удовлетворенный.
Когда я вернусь, - думал он, - меня никто не узнает.
7.
Мармор чувствовал, что его прежняя сила постепенно возвращается к нему, и очень боялся случайно причинить кому-нибудь вред: окружающие люди, по сравнению с ним самим, казались слабыми и беззащитными.
Наверное поэтому он собирал свои гневные мысли, пока те еще были личинками, и складывал их в стеклянную банку, которую хранил под кроватью.
Когда в лагерь возвращался Охотник, Мармор скармливал накопившихся личинок стервятнику. Птица принимала угощение вежливо и бесстрастно, и, если Охотника не было поблизости, двое крылатых еще долго сидели рядом, думая о чем-то одинаковом.
8.
- Высокая, - орал Родомон, брызгаясь слюной.
- Низкая, - пытался перекричать его Тарталья.
- Ты идиот! Глаза раззявь.
- Это ты идиот! Имбицил.
- Что это они? - Мармор подошел в Скарамушу, наблюдавшему за спорщиками со скамейки возле капитановской палатки.
- Спорят, - пожал плечами Скарамуш.
- О чем?
- Родомон о яблоне, которая растет у колодца...
- Хм...
- ...а Тарталья о цене билетов на вечерний спектакль... эй... куда ты?
- Хочу сказать им, что они спорят о разных вещах.
- Не стоит.
- Ты специально со мной споришь, - злобно шипел Родомон. - Я знаю, что ты специально выводишь меня из равновесия.
- Если бы ты подумал хоть немного своей тупой башкой...
- Почему ты никогда ни во что не вмешиваешься? - спросил Мармор. - Если ты знаешь что-то, почему бы не поделиться своими знаниями с другими.
- Потому что другие не считают меня истиной в последней инстанции, - сказал Скарамуш и засмеялся. - Все споры происходят из-за неведения, из-за недостаточности информации. Тот, кто действительно знает — не спорит, спорит только тот, кто знает предмет спора с одной стороны.
- Выходит, ты все знаешь? - Мармор не смог сдержать улыбки.
- Нет, но я хотя бы пытаюсь создавать видимость.
- В конце концов истошные вопли Тартальи и Родомона разбудили Капитана, прикорнувшего на часок после обеда, и когда спорщики заметили надвигающуюся опасность, было уже поздно.
- Любой спор можно решить мирным путем, - приговаривал Капитан, щедро раздавая тумаки направо и налево. – Без криков и без оскорблений... С уважением отнесясь к чужой точке зрения...
- Злые и побитые, Тарталья и Родомон разошлись в разные стороны, оставшись каждый при своем мнении.
9.
- Убивец, - истошно завопила какая-то женщина. – Душегуб.
Отдельных лиц было не различить, но не из-за сумерек, и не из-за расстояния: собравшиеся в толпу люди, потеряли свою индивидуальность и теперь были похожи друг на друга как две капли воды.
Наверное, так было всегда, - подумал Мармор, - и сто и тысячу лет назад, только раньше толпа щетинилась топорами и вилами, а сейчас – ножами и арматурой.
- Люди, - сказал он, - Я же ничего вам не сделал!
Рука Скарамуша сжала его плечо.
- Иди отсюда, - негромко, так чтобы слышал только василиск, - сказал он. – Встретимся за городом, на развилке. Подождешь меня там.
- Но их не так уж и много, - так же тихо ответил Мармор. – Если они нападут…
- Быстро проваливай, – повторил Скарамуш. – Не создавай лишних проблем, - он слегка подтолкнул василиска в сторону арки, ведущей к выходу из глухого двора. – Я сам разберусь.
Мармор не стал спорить. Он змеей выскользнул на улицу, но, уже оказавшись там, остановился по другую сторону арки, слыша недовольный рокот толпы. Теперь, когда он уже не стоял перед толпой лицом к лицу, она уже не воспринималась единым целым, и можно было даже различить отдельные выкрики.
- Надо было сразу тварь мочить… - слышал он - …сразу хребет ломать гниде вонючей… к стенке гада… отстреливать, как бешеных псов… нет, не отстреливать, отрезать по кусочку, чтобы он медленно истекал кровью и просил о пощаде…
Потом Мармор услышал голос Скарамуша – очень спокойный, такой спокойный, что его почти не было слышно. Скарамуш говорил что-то о гуманности, о недопустимости насилия и геноцида.
- Ну, насчет гуманности ты загнул, дружок – ответили из толпы. – Это не геноцид, это – справедливость. Самому-то не смешно? Или ты тоже шпион засланный: выглядишь как человек, а сам за мутантами говно подтираешь…
Мармор прислонился щекой к стене дома. На крики, доносящиеся со двора, наложился писк дерущихся где-то глубоко в подвале крыс.
Это либо крик отчаяния, - думал он, - либо полное отупение и деградация…
А дом молчал – дом на своем веку повидал нимало и крыс и людей. Дом знал, что немного пошумев, и те и другие разойдутся по своим квартирам-норам – пить пиво и ругаться с домочадцами из-за грязных тарелок и громко включенного телевизора.
- Идем, - буркнул Скарамуш, выходя из-под арки. Его рубашка и брюки в нескольких местах были испачканы разноцветными пятнами от тухлых яиц и помидоров.
Василиск даже не шевельнулся.
- Идем, - повторил Скарамуш. - Я не собираюсь воевать с обывателями. Эти люди сами плохо понимают, что и почему они творят.
- Это не люди, - сказал Мармор – это нелюди. Они скоро лопнут от собственного яда.
- В таком случае им можно только посочувствовать.
- Но они на тебя напали! Только потому, что ты вступился за меня.
- Напали? - Скарамуш удивленно посмотрел на василиска и внезапно расхохотался, - Тоже мне: напали. Неужели ты всерьез считаешь, что я буду беситься из-за десятка гнилых помидоров и тухлых яиц?
- Я считаю, что дело не в помидорах и не в яйцах, - сказал Мармор, однако Скарамуш не был настроен продолжать разговор.
- Срежем путь к лагерю через лес, - сказал он, ускоряя шаг. – Тогда перед вечерним спектаклем успеем искупаться в озере.
10.
- А еще рассказывают, - приглушенным голосом начинает кто-то, - что раньше у него был замок в горах, и тысячи слуг, и полные подвалы золота и бриллиантов, а главное – была у него Королева, прекрасная и нежная как ангел. Но однажды он чем-то прогневал Ледяную Деву и та сделала так, что все, к чему бы он не прикасался, превращалось в воду.
Кто-то шумно, прерывисто вздыхает и скрипит табуреткой, пытаясь устроиться поудобнее. Наверное, это Арлекин, - думает Рауль, - уж ему-то должно быть хорошо известно, что значит прогневать могущественную колдунью.
- Дотронулся он до кресла – превратилось кресло в лужу, - продолжает рассказчик, - ухватился за перила – а они уже стекают водопадом по лестнице. Оглянуться не успел, как весь его замок и хранящиеся в нем сокровища превратились в озеро. Слуги ручьями утекли с гор в долину, даже кошки и собаки – все пропало, растаяло как ледяная сосулька на солнце. Последней, говорят, исчезла Королева – но не совсем исчезла, а превратилась в Майскую Царевну, и весной, когда только-только начинает сходить снег, можно услышать ее голос в журчании ручьев.
Рауль опускает голову и шмыгает носом. Ему до слез жаль и Майскую Царевну, поющую в ручьях, и Директора, потерявшего все, что у него было, и Коломбину, утирающую заплаканные глаза кружевным платочком.
Публікація першоджерела мовою оригіналу
