***

Вот дом, который построил Джек. Ну, скажем, Джек Смитт. Вернее, даже не сам Джек, а его родители... Нет, ещё вернее – их родители. А если уж совсем честно, то уже сбились со счёту, сколько поколений назад угнездилась здесь семья Смиттов.

Джек-то уж точно вырос на этой ферме. Бегал по зелёной траве. Ловил рыбу в озере. Кормил кур. Потом подрос – стал помогать ухаживать и за скотом. Отделять баранов от овец, чистить лошадей, да мало ли. Вон, с бычком справиться – здесь сёстры отцу-то не помогут, это дело силы требует, да и опасное. В общем, вырос Джек Смитт хорошим фермером. И ферма ему осталась: сёстры замуж повыходили, младший брат в город уехал, родители состарились да в землю сошли. Ну вот, а Джек женился, как люди, обзавёлся детьми и живёт себе на своей ферме. Кто приметит ферму издалека – засмотрится и вздохнёт мечтательно. Потому что красиво: беленький домик у леса над озером. Овечки пасутся. Дети бегают. Фермер сильный, широкоплечий. Жена его, молодая ещё, на сносях. Рай, а не жизнь.

 

***

За день они успели много: повалялись на траве у магического круга, остановились у нескольких озёр, посмотрели деревню, где жил поэт Вордсворт, доехали до заповедника – и там, взяв горные велосипеды, до упаду накатались по лесу. Потом он провёз её по узкой дороге его любимой долины, пустынной и величественной. Под вечер, ошарашенные свежим воздухом и голодные, они направились в гостиницу.

– Слушай, я не дотяну до гостиницы, я есть хочу.

Она улыбнулась:

– Ну, давай остановимся. Я тоже не против. Не могу я так долго сидеть в машине. Только надо позвонить хозяйке гостиницы: я ей сказала, что мы будем в восемь.

– Скажи, что будем в десять. Нет, точно надо остановиться, а то пока доедем до места, все закроется.

И пока мужчина заказывал ужин, она вышла во двор позвонить.

– Ну что, все в порядке? – спросил он, когда она вернулась.

– Представляешь, а хозяйка окрысилась. Типа «мы планировали вечером выйти в город, но вот некоторые не понимают, что у нас тоже выходные».

Он пожал плечами:

– Ну что ж, ей придётся с этим смириться. Вообще, она странная: если уж держишь гостиницу, то понятно, что в выходные отдохнуть не получится. Тем более, на Пасху. Слушай, малыш, ананасовый сок кончился, я взял тебе яблочный. Ничего?

– Угу. Только, – она хихикнула, – давай, все-таки, постараемся к десяти там быть, а то хозяйка нам утром подсунет жженый завтрак.

***

Когда Джек поднялся, было ещё темно. Потому что так надо. Много дел. Дел много, денег мало – это надо исправлять. Ведь справлялись же его родители! И их родители... И те, до них. А что же он, хуже?

Хлопоча по делам, задумываться особо некогда. А все же, невольно, мысли эти противные берут верх:

«И это жизнь? – шепчут они. – Ты встаешь засветло, пашешь весь день, валишься с ног – а что с того? Ровным счетом ни-че-го. Долги растут. И дети растут. Уже двое – третий к Пасхе будет. А что я им дам? Денег-то вечно нет, как их растить? Ну, вот сейчас ещё ничего: при ферме, и еда всегда есть. А там? В школу. Жена вот всё вздыхает: не будут же они все фермерами, им учиться бы получше, да в университет, да в люди выйти, в городе деньги зарабатывать, как брат его. Там легче – на работе... Урожай-неурожай, фирма тебе зарплату платит. Особенно, если финансист. Работаешь много – что твой фермер, зато и деньги же тебе. Правда, работа не на свежем воздухе, не со своим добром...»

Джек присел и задумался. «Со своим добром»... Он вспомнил, два года назад. «Своё добро» – скот его... Прошла эпидемия ящура, и было решено, что всех, всех – и коров, и овец – всех перестрелять, а туши сжечь... А то, дескать, зараза. Он вспомнил как этими руками – и Джек вытянул перед собой две огромные ладони, чуть не с лопату – этими самыми руками он стрелял, стрелял, стрелял... Тех, которых ещё вчера холил, лелеял, стриг, зимой укутывал, как малых детей... Он зажмурился и потряс головой. «Всё, всё, всё... Прошло... Но как я тогда это дуло только на себя не повернул...» И он снова увидел лицо пристава, убедительно говорившего ему: «Постановление пришло такое, во избежание несчастных случаев, сдайте огнестрельное оружие добровольно, чтобы нам не пришлось применять силу...» Он тогда улыбнулся и сдал. Без шума. Полегчало. И выпил. Чуть-чуть, с приставом... А то с этим карантином лица живого никто из них на ферме не видел... Даже соседу-фермеру в гости прийти нельзя было. Разносчик заразы, потому что.

Он ещё раз потряс головой. Что за мысли паршивые! «Это устал я», – уговаривал он себя. Не выспался опять, вот и злюсь на всех ни за что, да и глупости всякие в голову лезут... Он поднялся и пошёл дальше, по делам... Дел-то много и они не ждут.

***

За завтраком хозяйка с ними почти не говорила, сосредоточив всё своё внимание на двух других гостях, вернее, гостьях – на двух дамах-подругах, серьёзных и набожных, в летах. Но, с другой стороны, дам этих она знала давно, они ежегодно останавливались в этой гостинице. Так что ничего необычного в таком особом внимании не было.

– По-моему, мы ей не понравились, – сказал он, садясь в машину.

– А тебя это что, расстраивает? – она весело подняла брови. – Ну, хочешь, найдём другое место.

– Да нет, я так говорю. Мне-то что.

– Здорово здесь, а? – она огляделась. Рыжие склоны холмов плавно стекали в продолговатое озеро, усеянное небольшими островками. Местами на склонах собирались высокие стройные сосны и протяжно шелестели кронами, делясь друг с другом столетними новостями. И даже солнце время от времени с любопытством выглядывало из-за туч, послушать разговоры сосен, пересчитать в тысячный раз островки, посветить на шёрстку ягнятам и озарить глубоким блеском всю длинную чашу долины.

– Правда, малыш, классно. Да и с тобой мне, представь, тоже неплохо.

– Да ладно, сэр, и Ваше общество тоже достаточно сносно.

– В общем, отвращение сдерживаешь?

– Ничего, несколько дней я потерплю.

Бесята в их глазах наплясались до изнеможения, они оба рассмеялись и поехали покорять близлежащие вершины.

 

***

Дорога вихляла среди каменных заборов.

– Красиво как! Здорово здесь жить, наверное.

– Ну вот, малыш, и давай, открой здесь свою деловую консультацию: будешь советовать всем здешним владельцам гостиниц и ресторанов, как побольше денег загрести.

– А, правда, как ты думаешь, чем здесь люди живут?

– Туризмом, конечно же, чем же ещё. Да и вот этими симпатяшками, – и он кивнул на мохнатых ягнят, подозрительно рассматривающих блестящую синюю штуковину, с рёвом двигающуюся по дороге.

– А зимой? Зимой-то туристов, наверное, не так уж много...

Он в ответ пожал плечами.

***

Голубая чаша долины задумчиво заглянула в его карие глаза. Они прятались под чёлкой, вообще-то, светло-русой, только тёмной от пота и от засохшей грязи – там, где он проводил по волосам рукой, испачканной в земле. В глазах дело было неладно: там было много мыслей, и мыслей невесёлых. «Где взять деньги? Денег ферма приносила всё меньше и меньше: всё чаще мясо покупали за границей, где каким-то чудом ухитрялись вырастить скот за полцены. Раньше – отцу, например, да и деду – помогало правительство, так как фермеры Англии были нужны. А теперь – нет. Значит, всё? Значит, мы – ненужная древняя раса? Этой стране нужны банкиры, нужны юристы, нужны тысячи других людей, ежедневно перебирающих бумаги. А мы, стало быть, нет. Потому что прогресс. Потому что цивилизация движется вперёд».

Он усмехнулся. Оглядел долину. Вдруг ясно представилось Джеку как, заросшие и немытые, сотни лет назад в эту долину вошли его предки, гоня перед собой блеющий скот. Как остановились вот у этого самого озера, напились, развели первый в этой долине костёр – да так и остались здесь навсегда. «В общем-то, я точно такой же. Хожу за скотом. Ращу детей. Встаю с солнцем и ложусь на закате. Разве что, чуть почище. Да книги читать выучился. Да музыку слушать люблю. Ну, и телевизор – куда ж его. Вот только они в банк не должны были».

Последняя мысль начисто стёрла улыбку с его лица. Потому что Джек на днях, сидя за счетами, должен был, наконец, признаться себе, что выбраться из долгов он не может – и вряд ли когда-либо сможет. Признался он в этом себе – но не семье. Что жену волновать? Ей и так трудно: и за детьми ходить, и по хозяйству. Да и нельзя ей сейчас волноваться: вот-вот родить должна.

 

***

Казалось, что покорять близлежащие вершины отправилось всё население Англии. Ну, половина – точно. Она во всю прыть карабкалась по тропе, стараясь оторваться от туристической массы.

– Малыш, ты куда так припустила?

– Ну не могу я так. Что мы шагаем, как в строю?! Ты знаешь, я, вообще-то, поход в горы представляю себе немного по-другому. А тут – как на параде: то мне в ухо дышат, то я на пятки впередиидущих наступаю. Давай вон на ту гору залезем – туда никто не идёт.

– В такой ветер не советую. Потерпи, поднимемся – там толпы поубавится.

На гребне гор, действительно, людей было гораздо меньше. Хотя побыть на вершине мира вдвоем им тоже почти не пришлось. Но когда ненадолго люди исчезали из вида, она отставала, останавливалась, и оглядывала горний мир – величественный, широкий, пустынный. Царство ветра. Царство камня и рыжей травы. Мир, каждый день заполненный суетой, людьми, домами, машинами, бумагами, компьютерами, сроками и датами, был лишь крошечной частью огромного невозмутимого мира. Да и был ли тот мелочный мирок на самом деле? Отсюда, с горы, дороги казались потерянными обрывками старых шнурков, дома и машины были едва различимы... А люди – люди с бумагами, датами, сроками, стрессом и прогрессом – не видны вовсе. Как будто нет их.

В горах, среди высот бесстрастных,

Ты понимаешь в первый раз,

Что мир – огромный и прекрасный –

Живет, не думая о нас.

А может, «не замечая нас»?

– Что с тобой? – её спутник оглянулся.

– Нет, ничего... Ты знаешь, я просто подумала... Если бы мы только помнили и понимали, что мир настолько больше наших мирков... Можно бы было столько всего избежать... Стольких глупостей. И несчастий.

***

На сеновале, под почерневшими балками, было темно. Джек присел на связанный стожок сена. Родился ребенок. Третий. Маленькое, беспомощное создание – и жизнь этого создания полностью зависит от него, Джека. Он закурил – и тут заметил, что руки дрожат. Устал, наверное. Но надо было подумать, как обеспечить этот пищащий комочек. Конечно, лучше бы было не думать, махнуть рукой, улыбнуться, сказать «поживём – увидим» и начать составлять охапки с сеном. Вот только так противно устроен человек: всё он думает, всё он хочет разглядеть, увидеть заранее, что там таится за горизонтом, за тем самым «поживём».

А оттуда, где стоял Джек с вилами в руках, ничего хорошего видно не было. Ребёнок, ещё, и ещё – и все смотрят на него: «Что, ты, папка, нам дашь?» А что он может? Захотелось зарыться головой в сено, затаиться, переждать, чтобы кто-то другой дал детям деньги, накормил, одел-обул, да поднял ферму, да расправился с долгами. «Вот интересно, – подумал он, – ежели я, скажем, ногу сломаю – ведь должно же тогда государство помочь женщине с детьми, раз муж не трудоспособен». Он вздохнул: «Полежать бы на кровати с недельку, ни о чём не тревожась, никуда не спеша. Как странно. Фермеру государство помогать не станет – а вот инвалиду или «безработному» какому помогут. Жена же вроде как без работы, да с детьми – будь она одна, с деньгами бы, может, попроще было бы. Могла бы, скажем, продать ферму, в городе ей бесплатно квартиру бы дали, да и за детей платили бы».

Он усмехнулся: «Да куда ж только меня деть? Не спрячешь. Вот так, работаешь-работаешь, а, оказывается, ты – палка в колесе. Убрать бы – и всё бы завертелось. Убрать...»

Джек поднял голову. Простая цепочка вдруг, сама по себе, выстроилась в его русой голове. «Как всё просто, – он даже тихо засмеялся. – Им будет лучше. А он – он отдохнёт. И больше никогда не будет волноваться об урожае, о том, что должен в банк, о том, хватит ли денег... И эта усталость – она тоже уйдёт. Господи, как же всё просто и хорошо. И прости меня, Господи... Впрочем, скоро мы поговорим, разберёмся – и ты сам всё поймёшь». И Джек всё ещё дрожащими руками стал развязывать веревку на снопе.

 

***

Наутро хозяйка неожиданно разговорилась. Она, оказывается, занималась народными танцами и, выступая, объехала полмира. А поскольку они в свои неполные тридцать тоже много стран повидали, то разговор вдруг завязался сам собой. С восторгом вспоминая зелёные склоны Швейцарских Альп, хозяйка вдруг печально взглянула в окно:

– А на наши горы так грустно смотреть сейчас. Знаете, была я маленькая, всё время в горы бегала... И красота была! Ни людей, ни дорог этих. Ведь знаете, что придумали: привезли на вертолёте камней и вымостили ими все горы – вот, дескать, ходи себе по дорогам. В горах-то! Да ещё по таким каменным тропкам находишься – спина начинает болеть. Не то, как было: травка везде. А теперь – пожалуйста: все горы расчерчены, как по плану.

Они сочувственно покивали, вспоминая толпы людей, движущихся по размеченным тропам.

– Да нет, вы не подумайте, что я жалуюсь. Мне-то лучше других здесь. Я уроками танцев кормлюсь. Туристы – то они есть, то их нет, дело непостоянное. Начинать сейчас трудно бы было. Вот, например, на Пасху много, а сезон кончается – клиентов и нет. У меня старые все постояльцы наезжают, так что не пустует дом. А вокруг – сколько людей обанкротилось!

– Это когда, в эпидемию ящура?

– Тогда… Тогда, милые, вообще никто не приезжал – нельзя было... Вот так: скотом не прокормишься – весь перестрелян, да и тот, что остался тоже продавать нельзя. Сейчас полегче – да только всё равно удержатся на плаву начинающим, ох, как нелегко. Потому, что много вас, туристов, да только бывает это несколько раз в году. И с фермерства сейчас не разживешься, не те годы... Я-то вообще никого не держу, у мужа вон два ослика, и те всё больше напоказ. Нам-то хорошо, мы уже детей подняли, много нам не надо. А у кого дети...

Она задумалась, а потом медленно сказала:

– Что-то неладно с нашим местом. Пятеро человек в этом году вешались – и это только апрель. После Рождества приходской священник повесился. И фермерам не лучше... Вот... у соседки – она только в пятницу третьим разрешилась – у неё муж в понедельник, на сеновале...

Они, подавленно молча, смотрели на хозяйку расширенными от ужаса глазами...

– Да нет, тот-то не насмерть. Веревка оказалась некрепкая, а он мужчина огромный. Оборвалась. Нашли его вовремя, без памяти лежал. Но ничего. Будет жить.