Застенчивый genius losi Херсона
05.05.2006
Ощущение genius loci(гения места) Херсона -это легкая близорукость, которая дает более объемное видение мира. В этом уверен Александр Дмитриев, кандидат исторических наук, заместитель редактора московского журнала «Новое литературное обозрение» (НЛО).
- Александр, даже не зная кем вас считать — москвичом или херсонцем, - трудно представить, что у вас, человека, родившегося и выросшего в Херсоне, ничего не осталось от Херсона. Поэтому мне бы хотелось поговорить о месте Херсона в вашей жизни и о гении места Херсона если не вообще, то между прочим.
- Одно дело спрашивать у человека, который сюда приехал, интересуясь Херсоном абстрактно, а другое дело, когда ты здесь родился и вырос, даже если ты все это оставил в 16 - 17 лет. Даже бывая здесь только наездами, ты можешь, закрыв глаза, представить, как выглядят окрестности кинотеатра «Шумен» в воскресение, в 4 вечера, летом. Хотя это абсолютно не твой район. И совсем другое - это сознание того, каким ты есть в разрезе места, с которым связано твое становление. И чем дальше, тем больше чувствуешь какую-то привязанность к своему городу. Мое ощущение Херсона пришло мне не сразу. Грубо говоря, от корней нужно было сначала оторваться, чтобы их потом осознать. Когда я начал серьезно интересоваться историей литературы первой половины XX века, начали всплывать имена, люди, газеты, где местом действия значится Херсон - это было не просто удивление. Когда в мемуарных книгах Шкловского я встречал знакомые улицы, переправы или что-то еще: Олешки или Голую Пристань - то это было какое-то странное узнавание, которое должно было пройти через некоторое отчуждение. То есть для того, чтобы открыть свое «место», нужно было стать частью другого.
- Вот вы упомянули Шкловского. Скажите, кого лучше читать, чтобы познакомиться с гением места Херсона?
- Надо подумать. В этом смысле Херсону повезло меньше, чем Одессе. Это важная тема места одного города в тени другого. Об Одессе 10 - 20-х годов написано довольно много «людьми изнутри» . От Бабеля и вперед. В этом смысле Херсон - город более застенчивый. И самые громкие имена, связанные с Херсоном, - братья Бурлюки, Хлебников, Крученых, отчасти Шкловский - они собственно о Херсоне писали мало. Для них он был одной из творческих площадок. Для меня Херсон открылся через «Полутораглазого стрельца» Бенедикта Лившица. В этой книге как раз через Бурлюков, через Чернянку, через киевского эстета-декадента Лившица для меня начал открываться Херсон художественный, Херсон авангардный. А потом уже через формалистов, через Якобсона, я пришел к ранним футуристическим вещам. Есть хорошая книга Андрея Крусанова, такого скрупулезного историка, который писал об истории русского авангарда. Ее первый том написан по газетным отчетам, книгам того времени. Он перерыл кучу разных провинциальных газет с 1907 по 1917 гг., где публиковались статьи о кубофутуристических турне, центром которых часто был Херсон, и много колоритных футуристических сборников, местом издания которых тоже был Херсон.
- Что значит для человека, создающего текст, genius loci?
- Когда встречаешь в изданных, скажем, в Стокгольме книгах об авангарде ссылки на книги, изданные в Херсоне, - это не просто волнует, ты находишь в себе то, что считал уже похороненными. Кого-то это радует, кого-то напрягает. Вот Ахматова, будучи урожденной одесситкой, из себя тщательно выдавливала все одесское. Она взращивала себя на такой царскосельский манер, но при этом этот южно-украинский пласт все же просматривался: что-то такое провинциальное, сомнительное, шумное. И это неудивительно, ведь тема гения места связана и с темой «центр - периферия». Для людей, в Херсоне родившихся, это тема и болезненная, и трогательная, но ни в коей мере не уничижительная, ведь периферией может быть и какой-нибудь арбатский дворик, воспетый Окуджавой. В этом смысле Херсон ассоциируется с некоторой отодвинутостью от переднего края. Новороссия была окраиной империи, но в этом смысле не отдаленной территорией, а, как говорят американцы, frontier'oм -границей, Пограничьем, важным местом. В этом смысле показательно здесь присутствие Суворова, Ушакова, Екатерины. И этот суворовско-губернский налет для Херсона очень важен. Проводя параллель с США, я думал о Херсоне как о какой-нибудь столице крупного штата, которая на поверку является небольшим городком, но с музеем, административными постройками и т.д.
- Может ли Херсон в таком случае претендовать на роль столицы Новоросии хотя бы в ментальном плане?
- Трудно сказать, из трех главных новороссийский городов Херсон волею истории оказался самым малочисленным. Но можно ли назвать заброшенными и захолустными Новгород или Псков, которые тоже сейчас являются областными городами с населением, еще меньшим чем в Херсоне, и с таким же плачевным социально-экономическим положением?
- Не пробовали ли вы сделать своеобразный спектральный анализ гения места Херсона?
- Ну и, в отличие от той же Одессы, в Херсоне более значительным был фольклорный украинский элемент. И футуристы питались вот такими вот не в прямую народными, а скорее первобытными, дикими мотивами и провинциализмом в хорошем смысле этого слова. Возможно, что здесь добавление к имперской новороссийской и южно-еврейской составляющим, этого очень важного украинско-хуторского элемента, плюс губернская сто-личность дали как раз странную специфику Херсона первых двадцати лет XX столетия, которые где-то сказываются и сейчас. В общекультурном плане на Херсон смотрят через призму того, что здесь происходило за какие-то 10 - 15 лет. Этот украинский элемент для меня очень важен, потому что именно благодаря ему здесь чувствуется очень сильный культурный перебив, который сказывается и до сих пор.
- После футуристов были ли еще эманации херсонского genius loci?
- Я думаю, что это было связано с украинским красным ренессансом. А именно с Мыколой Чернявским и Андрием Грабенко-Конощенко. Это уже мои исследования, связанные с венгерским философом Дьердем Лукачем. Именно здесь я обнаружил странные пересечения. В архиве департамента полиции в Москве, например, я нашел донесение, где сообщалось «о переезде курсистски Елены», т.е. жены Лукача, дочери Грабенко, из Херсона в Одессу. И здесь тоже интересно, что для Лукача дочь национально ориентированного Грабенко, человека шевченковского напора, была «воплощением России Достоевского».
- А в советское время?
- Если говорить о Лавреневе и других советских писателях, то я бы назвал их творчество формой мумификации, а позднее музеефикации культуры прошлого. Федин, Лавренев были хранителями духа 10 - 20-х. Борис Гройс, немецкий философ, называл советское время громадным морозильником XIX века. И культура XIX века существовала в это время отчасти под асфальтом, отчасти в мумифицированном варианте.
Больше всего гений места шептал и пел свои песни где-то с 1905 по 1930 годы. Когда этот голос прорежется, прорвется, он будет совсем другим. Поскольку нет империи, а есть другое пространство, где русский язык остается главным, оно дает некие карты в руки. Ведь Австрия второй половины XX века дала немецкой литературе больше, чем сама Германия. Я думаю, что сегодня херсонский гений места чувствует себя лучше, чем в 60-е годы. Здесь есть тот дух, который нам пока помогает.
Олесь Богданив
"Взгляд" 1 сентября 2005 г.
Публікація першоджерела мовою оригіналу
Виктория