Креолка из Цурюпинска
Шкиперские байки.
Часть1. Большой улов
Зима в Херсоне это не лучшее время года, можно даже сказать, ветреное и сопливое. Снег не частый гость в наших краях, во всяком случае, тот снег, который мы привыкли видеть на новогодних картинках. Как правило, едва ночью выпадет снег, как к обеду этого же дня дороги и тротуары заполняются чавкающей мешаниной из сырой снежной массы и талой воды, а к ночи, взбитый колёсами и ногами, коктейль превращается в хрустящую под ногами субстанцию, состоящую из замерзших комьев и льда, под которым скрывается вода, готовая хлынуть в туфли неосторожному прохожему, легкомысленно наступившему на тонкий ледок, едва сковавший поверхность луж, которые затаились в глубоких рытвинах, образовавшихся к середине зимы не только на дорогах, но и сплошь покоцавши тротуары. Да, херсонская зима навевает тоску и кажется, она будет длиться вечно.
Однако, в тот год зима наступила неожиданно рано и, не смотря на прогнозы синоптиков, суровые морозы сковали льдом не только затоны, ерики, лиманы и озёра, а и судоходное русло Днепра, лёд на котором, обычно, ломали большие буксиры. Но к середине зимы Днепр покрылся таким толстым льдом, что порт прекратил работу и все суда стали на прикол, скованные ледяным панцирем могучей реки. Даже два, не успевших во время уйти, индийских сухогруза торчали, вмёрзшие в лёд, напротив Малого и Большого Потёмкинских островов.
Наша компания, на каникулы съехавшаяся со всех концов Союза, несколько раз предпринимала вылазки на набережную Днепра полюбоваться на замёрзшего гиганта. Мы выходили на лёд и осторожно добирались до середины русла, но дальше идти не решались, пока не увидели рыбаков, возвращавшихся из затона и спокойно следовавших через реку. Вот тогда и зародилась идея пробежаться на коньках по Конке до Цюрупинска, маленького городка, расположенного поблизости от Херсона.
Следует сказать, что наше детство проходило при несколько иных климатических условиях и зимой в городе даже заливали катки на стадионах «Спартак» и «Кристалл», тогда только построенный и еще именовавшийся «Локомотив». И разве могли мы, удалые пацаны, лишить себя удовольствия покататься на коньках! Поэтому, практически все не только имели коньки, но и умели на них довольно сносно бегать.
Итак, в один из морозных, но солнечных дней, мы встретились все на набережной и, надев коньки, отправились навстречу приключениям в скованные морозом плавни. Бежать на коньках через Днепр было не просто, так как на фарватере от, коловших лёд, буксиров образовались наледи, но как только мы вошли в затон, гладкая поверхность льда позволила прибавить скорость, хотя всё ещё требовалось повышенное внимание, чтобы не попасть в лунки, вырубленные любителями подлёдного лова. И вот, мигом проскочив через ерик, уже несёмся по безупречному льду Конки, одному из рукавов Днепра, ведущему к цели нашего похода, Цюрупинску.
Когда впереди показалось здание Цюрупинского речного вокзала, мы уже падали с ног от усталости и нелестно высказывались по адресу инициаторов авантюры. И в этот момент кто-то вспомнил, что на речвокзале круглогодично работает буфет, где можно передохнуть, попить чаю и даже перекусить. Воодушевленные такой перспективой, ребята оживились и, из последних сил добрались до берега, где шумной толпой и ввалились в дымный полумрак вокзального буфета.
Мы огляделись. Буфет был не большой, пять – шесть столиков, замызганная буфетная стойка и тусклая люстра из трёх лампочек, безнадёжно боровшаяся с полумраком и лишь слегка помогая дневному свету, пробивавшемуся сквозь давно не мытые стекла окон, которые были еще и прикрыты тяжёлыми плюшевыми шторами. Несколько завсегдатаев, сидевших за столиками, настороженно уставились на пришельцев. Повисла напряженная тишина. Оживилась только хозяйка заведения, поднявшаяся из-за столика, где до этого сидела в теплой компании, проследовала за стойку и выжидательно посмотрела на нас. Мы, поощрённые её взглядом, протопали к стойке, громыхая коньками.
– Хлопцы, да вы садитесь, – со смешком произнесла буфетчица, – я вам принесу…
Когда уже уселись, сдвинув в притык два столика, женщина поставила нам на стол стаканы, полный чайник кипятка и заварник, а еще мы попросили пирожки с повидлом и сахар. Впрочем, сахара в буфете на оказалась и вместо сахара нам были предложены цветные карамельки.
– Вы их кидаете в стакан и они через минут пять розтанут, – продолжая посмеиваться, бархатным голосом инструктировала нас буфетчица. –А вы уверены, что не хотите винца?
– Нам же на коньках еще до Херсона бежать, – объяснили ей, – лёгкие сожжём.
– А-а, – протянула она, – так вы физкультурники…
– Ни фига себе! – раздался чуть хрипловатый голос. Из-за столика, что возле окна, с шумом поднялась громоздкая фигура и, пошатываясь, направилась к нам.
– Петя, не приставайте к мальчикам, – строго воскликнула буфетчица, грудью становясь между нами и приближающимся громилой.
– Так я и не собираюсь приставать, Любаня, – миролюбиво произнёс мужчина, – я ж только поздороваться с корешами…
– Ну вы такое, Петя, скажите! – недоверие так и пёрло из женщины, в которой мы вызвали материнские чувства и эта курочка-хохлатка всем своим естеством встала на защиту. – Не лезьте к мальчикам, идите за свой столик и пейте ваше вино…
– Не, вы поглядите, раскудахталась! – послышался до боли знакомый голос. – Да эти мальчики сами кого хочешь обидят! – сквозь смех произнёс Пётр Степанович, а это был именно он, наш давний друг, шкипер самоходного копра, приписанного к Херсонскому морпорту. И мы дружно поднялись со своих с мест, чтобы лично поприветствовать закадычного приятеля.
– Вы только посмотрите, – причитала Люба-буфетчица, – у вас, Петя, оказывается такие приличные знакомые! А я думала – одна пьянь и рвань…
– Не суди, Любаня, по костюму, – рокотал шкипер, одаряя каждого из нас «крабом», – внешность она обманчива. Погоди, придёт весна и я явлюсь перед твоими прекрасными очами во всей красе, как принц на белом коне.
Мы уже забыли и об усталости, и о том, что нам предстоит ещё возвращение домой по мёрзлым и неприветливым плавням, так приятно было встретить в этой глухомани знакомое и, хоть изрядно пьяное, но родное лицо. С первых же слов Пётр Степанович прояснил обстановку. Оказывается, они били сваи под грузовой причал слева от речвокзала и не успели уйти на зимнюю стоянку.
– И теперь торчим тут с Митричем, как два тополя на Плющихе. Команду отправили автобусом домой к семьям, а сами тут чимчикуем. Хорошо, нас Любаня подкармливает да и командировочные регулярно присылают. Так что не бедствуем… А вы как тут оказались? – он взглянул на наши ноги и засмеялся, – Всё ясно! Как всегда, потянуло на приключения?! – мы закивали головами. – Ну не страшно, мы вас здесь отогреем, а захотите, назад на автобусе отправим, – мы выразили головами уже несогласие, – ну это, как захотите… А сейчас, по такому случаю… – он взглянул на буфетчицу и Люба метнулась к стойке.
– Пётр Сепанович, сегодня мы угощаем! – твёрдо заявили и передали нужную сумму к стойке.
– Ну вы так вы! – не стал кобениться шкипер и, откинувшись на спинку стула, со смаком закурил традиционный «Беломор». –Митрич, а ты там что скучаешь? Иди к нам! – позвал своего боевого механика и тот, тяжело оторвавшись от своего стула переместился на свободное место между нами. Тут и вино подоспело, а сама буфетчица скромно присела на стул, чуть сбоку и позади шкипера, как бы давая понять, что к застолью никакого отношения не имеет. – Ну так что, за встречу, – произнёс тост Пётр Степанович, оглядывая наши, наполненные чаем стаканы.
– Пётр Степанович, дорогой, ну нельзя нам перед таким пробегом по морозу пить, лёгкие сожжём, – взмолились мы.
– Петя, я вас прошу, не насилуйте мальчиков, они же физкультурники, не пьющие значит…– увещевала его наша хранительница.
– Ничего себе непьющие! – шкипер разразился гомерическим хохотом. – Да мы с ними выпили столько «Биомицина», что в нём можно утопить всех этих баклажанников! – он кивнул в сторону компании местных, сидящих за дальним столиком. –Ладно, пацаны, потом догоните! – и, чокнувшись со всеми, медленно со смаком выцедил стакан.
– Ну что вам сегодня, хлопцы, рассказать? – задумчиво прогудел моряк, выпуская через ноздри папиросный дым.
– Вы расскажите, Петя, как с Митричем сома ловили, – вдруг предложила единственная в нашей компании дама.
– А что, дельное предложение! – воскликнул шкипер, – А ты, Любаня у меня умница, – похвалил свою, как мы уже поняли, очередную зазнобу и она расплылась в довольной улыбке.
– Значит так, взяли мы с Митричем, два пузыря, загрызть и…
– Какие два пузыря! – возмутилась правдолюбивая женщина. –Вы с Митричем тогда крепко на мели сидели, а я вас еще плохо знала и, хотя подкармливала, но вина не наливала…
– Так, Любаня, или я рассказываю, или ты…–в голосе его зазвучал металл.
– Ну кто же спорит, конечно вы, Петя! – не задумываясь сдалась та, глядя на шкипера влюблёнными глазами и он, удовлетворённо хмыкнув, продолжил рассказ.
«Это было в самом начале зимы, когда уже стало понятно, что Конка «стала» и копёр через ледяную корку нам на базу не провести. Я позвонил начальству и те скомандовали: оставить только вахтенных для охраны и поддержания жизнедеятельности оборудования, а остальных отправить по домам. Тогда мы с Митричем помозговали и решили, что пусть ребята едут в Херсон к семьям, а мы из-за отсутствия у нас оных, останемся зимовать на своем родном копре. Стало быть, так и сделали. Поначалу, правду сказала Любаня, мы бедствовали, так как сдуру сразу все деньги просадили, а командировочные нам почему-то задерживали. И вот, как-то сидим в буфете, чаи гоняем, а столики все заняты, только мы вдвоём по барски отдыхаем. Тут к нам за столик, спросив дозволения, подсаживаются два местных мужика с бутылкой и продолжают начатый по пути разговор:
– Ты что, его сам видел?
– Как тебя, глаза в глаза! Я же тебе говорю, стою я на мостике, чуть дальше за причалом, и чернуху на удочку ловлю, а передо мной стайка уток плескается. И тихо так, ни ряби на воде, ни ветерка. Как вдруг вода забурлила, утки кинулись в рассыпную, а из глубины показалась громадная чёрная голова с усами и смотрит на меня. У меня мурашки по коже побежали, понял, сомяра это огромный, ну я с перепугу попятился назад, споткнулся об ступеньку и завалился, а когда встал на ноги, уже никого в воде не было, только круги расходились от того места, где я его видел.
– Так он, наверное, здесь и живет в припортовой яме?!
– А где же ему еще жить? Здесь такой глубины больше нигде нет, метров с двенадцать будет… – Они замолчали и, допив вино, собрались уходить.
– Мужики, так это вы сома здесь видели? – не удержавшись, спросил Митрич, делая ударение на «здесь», он ведь у нас заядлый рыбалка.
– Я же говорю, – горячо выпалил мужик, – я его видел вон там, на мостике, рядом с причалом, а этот хмырь мне не верит! – он махнул рукой, как бы указывая в направлении мостика и, одновременно, с досадой. Они с шумом поднялись и вышли. А Митрич задумался.»
– Нет, ну вы посмотрите! – шкипер был в своём репертуаре. – Слушаете вы внимательно, Любовь Васильевна, а вот о своих обязанностях забываете. Какой же это флотский порядок? – и та безропотно наполнила его стакан, который тут же был приговорён и загрызен кусочком пирожка. – Ну что, пацаны, немного отогрелись? – Пётр Степанович чувствовал здесь себя хозяином и излучал покровительственное радушие. – Вы пейте чай, пейте! А я продолжу, если не возражаете.
«Значит так, думает Митрич, думает… А потом как вскочит со стула и, переклонившись через стол, таким свистящим шёпотом меня спрашивает:
– Степаныч, как называется рыба весом до пяти килограммов?
– Рыба! Так и называется, – пожимаю плечами.
– Правильно! А как называется рыба весом больше пяти килограммов? – не унимается Митрич.
– Ну рыба рыбой! А ещё как?! – я никак не мог въехать в логику его рассуждений.
– Извини, Степаныч, но ты в этом вопросе полный профан! Рыбу весом больше пяти килограмм настоящие рыбалки называют уже мя-я-сом!
– Ну и что? – никак не мог догнать я.
– А то, что у нас под носом плавает килограмм пятьдесят, а то и больше, мя-я-са, а мы с тобой сидим тут и пьем жидкий чаёк.
– Так эти пятьдесят килограмм еще словить нужно, – почесал я затылок, но призадумался.
– Слушай сюда, – продолжал шипеть Митрич, – я знаю, на что сом такого размера берёт…– и прочитав вопрос в моих глазах, – На жаренного воробья!
– Ой, Митрич, мы еще с тобой за воробьями не гонялись!
– А мы и не будем гоняться! У сторожа в грузовом порту берданка есть…
– Так она же у него солью заряжена!
– А мы из гвоздей бекасина наделаем, – фонтанировал идеями механик и рванул к выходу, ну и я, еле за ним поспевая, потащился вслед.
Сторожа мы нашли, стоящим у ворот, в стельку пьяного. Он долго не мог понять, чего от него хотят, а когда уразумел, что просят отдать его ружьё, то встал на дыбы, всем своим видом показывая, что оружие это святое и он никогда и ни за что… Но в процессе нашей беседы, Митрич слямзил у него патрон и, подмигнув мне, сказал, что вопрос этот мы отложим до следующего раза и мы со сторожем распрощались.
Весь вечер мой боевой механик колдовал с начинкой патрона, нарезая на шматики гвозди, выковыривая прокладки, высыпая соль и заменяя ее гвоздевой нарезкой. Было уже темно, когда мы завалились спать в, нагретой «буржуйкой», каюте, а утром, чуть свет, уже стояли у ворот грузового порта, поджидая, когда сторож пойдет в обход охраняемой территории. Для этой цели мы наперли на себя форменные бушлаты и мичманки, а потому, мёрзли и надеялись, что сторож вскоре появится на горизонте и не ошиблись. Я еще не докурил и вторую папиросу, как возле ворот замаячила, покачивающаяся фигура, закутанная в огромный вонючий тулуп, перечёркнутая воронёным стволом берданки, которая лежала на сгибе руки и прижималась локтем второй.
– Привет, мужики! – заплетающимся языком прошамкал сторож. –Никого нет, порт закрыт по случаю ледостава! – отрапортовал, как его научили.
– А мы вот, – издалека начал Митрич, – проверяем, как ты, охламон, охраняешь вверенную тебе социалистическую собственность.
– А кто вы такие? – последовал вопрос и сторож бросил на нас подозрительный взгляд.
– Портовая инспекторская служба из Херсона, – грозно прозвучало в ответ.
– Хорошо охраняю, – жалобно заскулил старик и берданка, выскользнув из рук, зарылась в сугробе, наметенного за ночь снега.
– Вот мы и видим, как хорошо! – голос Митрича предвещал грозу. Он поднял ружьё и протянул сторожу, который попытался схватить его толстыми ватными варежками и снова выронил, тут же наклонился за ним и сам завалился в сугроб.
– Ну ты и воин! – давясь от смеха, Митрич одним махом поднял деда на ноги и уже крутил в руках берданку. – Старьё, из этой штуки наверное и выстрелить нельзя, разорвётся.
– А вот это неправда! – выпалил дед, - я на той неделе из него по голубям палил, хотел на супчик подстрелить…
– Ну и попал? – полюбопытствовал я.
– Не-а, они не кучно сидели. – сторож был похож на кота, от которого упорхнула птица.
– Вот я и говорю, – Митрич был неумолим, – ружьё находится в неисправном состоянии. Так и запишем в протокол.
– Так давайте проверим! – вдруг сообразил старикан, на которого слово протокол оказало отрезвляющее действие.
– Ну что, товарищ главный инспектор, – посмотрел на меня Митрич, – проверим, может и не придётся заносить в протокол.
– Ладно, разрешаю! – величественно согласился я и был одарен подобострастной улыбкой сторожа.
– В начале проверим боекомплект…- дед распахнул тулуп и предъявил к проверке патронташ с тремя патронами.
– Должно быть пять, один в стволе и здесь четыре, – показал рукой на патронташ.
– Здесь только три! – взорвался «инспектор», – Где остальные?!
– Один в стволе, а здесь.. –Дед растерянно замигал глазами, пялясь на патронташ. –Три, – простонал он.
И начались поиски пропавшего патрона. Сторож обшаривал все свои карманы, а Митрич стоял перед ним, как грозовая туча.
– Ладно, товарищ инспектор, – я уже начал замерзать, – запишем в протокол и нехай они сами ищут этот долбанный патрон. – Начинайте испытания!
Митрич, открыл ружьё, вынул оттуда патрон и вставил его в патронташ сторожа, а сам зарядил свой, загодя вытащенный из кармана бушлата.
– Так, а во что стрелять будем? – спросил меня.
– Да хоть в тот куст выстрели указал я на, стоящий на берегу, густой куст с чёрными ягодками, сплошь усеянный воробьями, чириканье которых постоянно звенело в морозном воздухе утра.
– Слушаюсь, товарищ главный инспектор! Заодно и проверим кучность боя. – он подошёл чуть ближе к кусту, прицелился и выстрелил. Стайка воробьёв с шумом вспорхнула и перелетела подальше на другой куст.. – Неужели ни одного? – Митрич был явно расстроен.
– Не спеши, – говорю, – давай подойдём, посмотрим…
С замирающим сердцем подобрались по звенящему снегу к кусту и, не смотря, что это был наш единственный шанс, госпожа Судьба не обманула, повернулась к нам своим прекрасным личиком, - на снегу лежало несколько пушистых комочков, а в густых ветках кустарника запуталось еще несколько подстреленных птичек.
– Кучность боя удовлетворительная, так и запишем, – констатировал я результат проверки.
– А это будет вещественное доказательство! – промурлыкал механик, собирая воробьёв в карман бушлата.
– Патрон нашёлся! – радостно закричал сторож, когда мы уже уходили и он провожал нас у ворот. –Видите: один в стволе, а четыре в патронташе! Не надо в протокол!
– Замётано, на этот раз простим! – крикнул Митрич и мы потопали навстречу своей голубой мечте.»
Мы от души смеялись над проделками двух прожженных мореманов, таких весёлых и находчивых. А в наши голоса вплетался звонкий колокольчик Любани, зазнобы лихого шкипера, которая с восторгом смотрела на него и ловила каждое слово. Да, для женщин он был неотразим! Нам у него было чему поучиться. Без напоминаний, она наполнила его стакан, из которого тот отпил только половину со словами, русский меру знает и продолжил.
«Весь день мы с Митричем мастырили перемёт. Для основы мы взяли сигнальный фал, а на поводки приспособили стальные проводки, вытянутые из многожильных кабелей, которых у механика было навалом. Крючки, двойники и тройники, тоже нашлись у старого рыбалки, а на грузила пошли гайки и болты из его бездонных запасов. А ближе к вечеру прорубили поперёк припортовой ямы лунки и завели перемёт, нацепив на крючки, ощипанные и поджаренные воробьиные тушки. Конец перемёта Митрич намотал на кнехт копра и закрепил, а к фалу подвязял шнур, который присобачил к нашей рынде.
– Ну теперь можно идти спать, – подытожил труды наши Митрич.
Мы закурили и немного постояли на палубе, наблюдая, как из-за деревьев показывается огромная луна.
– Это хорошо, – пробормотал довольно он, – Степаныч, это очень хорошо… – и не вдаваясь в объяснения пошёл в каюту, прихватив с палубы пару поленьев для буржуйки. И я, докурив пошёл за ним в надежде спокойно поспать, так как в затею нашу не верил ни фига. А напрасно! Ой как напрасно!
Ну успели мы с Митричем, немного потарахтев перед сном, устроится поудобней в койках и задремать, как заголосила рында. Именно не зазвенела, не зазвучала, не забила, а заголосила! Мы вскочили, как ошпаренные.
– Митрич, шо то було? – выползая из первой сладкой дрёмы, спросил я.
– Рында подала голос, – тихо проговорил он, надевая сапоги.
Я тоже стал одеваться, а рында снова взревла – бом-бом-бом-бом, – орала она. У меня озноб пробежал по коже. Так наша рында в последний раз надрывалась, когда на нас пёр буксир-толкач с в усмерть пьяной командой.
– Ну с Богом, – произнёс Митрич и загрохотал к выходу.
Когда мы вышли на палубу, луна уже взошла высоко и освещала всё вокруг, как фонарь, да так, что не надо было напрягать зрение. Наша рында находилась в постоянно оттянутом состоянии и только время от времени её отпускало и она тогда начинала голосить.
– У-у, хороший сомик взялся, – голос механика был до неприличия трогательно-ласковым, – сейчас мы тебя… – он потянул на себя фал и начал выбирать перемёт.
Перемёт поддавался с трудом, но всё-таки поддавался. Митрич уже дошёл до первых крючков и на одном из них висел довольно большой сом, висел почти не дёргаясь и когда оказался на палубе, я начал снимать его с крючка.
– Степаныч, это не он, – прохрипел Митрич, – это шелупень! Мя-я-со там! – он напряженно продолжал выбирать перемёт. – Берегись, Степаныч! – неожиданно заорал механик и отпрыгнул в сторону, а фал начал снова втягиваться в ополонку.»
Шкипер допил вино, оставшееся в стакане с прошлого захода, и оглядел нас, как бы проверяя, внимательно ли мы слушаем.
– Пока достаточно, Любаня, – нежно произнёс он, закрывая ладонью стакан, к которому уже была поднесена бутылка, – плесни вон Митричу, а то он скучает.
– Так он же всё это знает! – откликнулась буфетчица, наливая в стакан механика, который взял стакан, но пить сразу не стал.
– Ты, Степаныч, так всё рассказываешь ловко, что слушаю во все уши. Будто это не со мной происходило! – Митрич восторженно крякнул и отпил немного вина. –Продолжай, командир! – И Петра Степановича не пришлось долго упрашивать.
«Вот тут и произошло самое настоящее ЧП, пацаны. Сома то я с крючка уже снял, а тот самый крючок меня за рукав фуфайки и поймал. И потащил меня сомяра так, что слетел я с палубы копра на самый лёд, соскочил-то я на ноги, а потом перецепился, упал на спину и тянет он меня в самую ополонку, а я руками-ногами болтаю, как таракан, нажравшийся дихлофоса, и зацепиться мне не за что, кругом один лёд да крыга. Вот уже и моя рука в ополонку ушла и я бы за ней улетел, если бы мы не промахнулись с Митричем и ополонку побольше прорубили, а так застрял я – половина туловища моего в ледяной воде, а вторая половина, как поплавок сверху на льду барахтается.
– Степаныч, держись! – Кричит Митрич и бежит по льду ко мне.
– Не подходи, – кричу ему, – лёд провалится!
– Да нет, он уже крепкий! – отвечает Митрич, но молодец, мужик осторожный и метров за пять ложится и ползком ко мне чешет. Подползает и начинает расстёгивать фуфайку.
– Что ж ты делаешь?! – рычу на него, – Я тебе что, баба, что ты меня раздеваешь?!
– Не волнуйся, командир, – успокаивает , – пока мы фуфайку не скинем, ты так и будешь тут лежать, окочуриваться.
– Тогда, давай быстрее, а то этот гад еще мне руку откусит, – заволновался я.
– Спокойно, – философски гундит он, – пока он тянет фал, к руке не подплывёт, а вот когда ослабит, тут рвать когти надо…
– Да, перспективка у меня гадостная, – ворчу и извиваюсь, чтобы выбраться из клятой фуфайки, которая, только я её скинул, юркнула в ополонку и поминай как звали.
– Теперь пойдём на копёр, переоденешься в сухое, а заодно покумекаем, что дальше делать.
Пока я переодевался, Митрич уже план действий продумал.
– Нужно хорошо осветить поле боя. – Он включил прожектор и направил его на ополонку. –Теперь заведем фал на ручную лебёдку…
– А почему на ручную? Давай на электроталь, у нас же есть резервный источник питания.
– Нет, нельзя, – отрезал Митрич, – если сом в ополонку не пройдет, электроталью мы фал порвём и хана, уйдёт мясо, а на ручной лебёдке я фал чувствую, как свою руку.
– Ладно, делай, как знаешь! А мне какую роль ты отвёл в этой опере?
– А ты, Степаныч, – говорит, – бери пожарный топор и иди к ополонке. Как увидишь голову сома, сади ему промеж глаз со всей дури.
– Всем по местам стоять! – командую я и, прихватив топор, спрыгиваю на лёд, – Готово! – кричу, подойдя к ополонке и приготовивши топор для удара.»
Как только шкипер прервал рассказ, Люба мигом наполнила его стакан, глядя на героя своих снов глазами полными слёз. Да и было на что посмотреть! Пётр Степанович раскраснелся, глаза его горели, давно не стриженные, усы стояли дыбом. И весь он расправился, а жестикуляции рук его во время рассказа позавидовал бы любой актёр столичного театра. Это был, воистину даже не актёр, а целый театр одного актёра.
Довольный, производимым эффектом, он выпил стакан до дна, отщипнул кусочек пирожка и закурил. Какое-то время наблюдал за огоньком папиросы, собираясь с мыслями. Потом, обведя нас взглядом, усмехнулся.
– Да, пацаны, не каждому выпадает такая ночь! Такую ночь нужно еще заслужить! – он торжествовал, ловя на себе восторженные взгляды, купаясь во всеобщем внимании и почтении.
«И вот, стою я у ополонки с топором не изготовке, а Митрич медленно лебёдкой фал выбирает. Время, кажется, остановилось – только плеск вод да поскрипывание лебёдки. Молчим, напряжённо ждем появления рыбины. Вот, вижу, уже крючки пошли с нетронутыми воробьями, а сома всё нет и нет. Тишина стоит, напряжённая, подобная фалу, что уходит вглубь реки и на котором сидит огромное, как подводная лодка, чудовище.
Я заметил одну странную вещь в жизни: когда чего-то ждёшь, оно всегда появляется неожиданно. Скажите, парадокс?! А вся жизнь, пацаны, состоит из парадоксов… Подумать, так она и есть самый большой парадокс на всём белом свете. Вот так произошло и в ту ночь. Только я выпрямился, чтобы поясницу затёкшую размять, как Митрич орёт:
– Сепаныч, ты что, тудыт-расудыт, слепой!? Мочи его!
Я вниз посмотрел и увидел такую харю, что глаза на лоб полезли. В ополонку только полморды, усы да один глаз поместились.
– Митрич, – ору во всю глотку, – стоп машина! – слышу лебёдка затихла. – Он в ополонку не влазит! Что делать?
– Что делать, что делать! Руби лёд, расширяй ополонку!
– Так он же меня с потрохами сожрёт!
– Не сожрёт, – успокаивает, – хавало у него большое, а глотка маленькая, – подавится!
– Ладно, попробую! – и хоть он меня не убедил, но деваться некуда, нужно лёд пробивать. Подошёл поближе и начал топором по льду колотить.
– Ты аккуратнее там! – предупреждает Митрич. А я увлёкся и подрубываю по кругу, пока морда соминая полностью в ополонке на обозначилась.
– Полный ход, машины! – кричу, а сам, потеряв бдительность стою рядом, готовясь нанести сокрушительный удар по соминой башке.
Лебёдка снова заскрипела и огромная голова показалась на льду. Ну я тут со всей дури, как ударил, да так, что лёд под рыбиной проломился, побежали трещины и я вместе с сомом забарахтался в полынье. Слышу, Митрич засуетился и лебёдка остановилась. И тогда я заорал благим матом:
– Полный ход, Митрич! Тяни быстрее, а то он меня сейчас хавать начнёт! – а сам сквозь колотый лёд к краю полыньи пробираюсь, хорошо прожектор включили, всё видно и не так страшно.
Команда на механика подействовала отрезвляюще, всё-таки флот есть флот, и он начал остервенело крутить лебёдку и сом, как товарный состав всё больше и больше выползал на лёд, а когда в воде оставался только хвост, он им махнул напоследок и отвесил мне по морде такого пенделя, что я с головой ушел под воду. Правда, тут же вынырнул, ведь течения на Конке в это время года не бывает. Ну тут и Митрич подоспел и багром меня за загривок из воды вытащил.
– Беги, – говорит, – в каюту, переоденься!
– Так у меня уже и надеть нечего, все шмотки еще в первое купание намочил! – секунду подумал, – Эх, была не была, побегу к Любови Васильевне, она через площадь от речвокзала живёт. А выгонит, значит подохну! – и побежал я, как был весь в мокром через площадь к любаниным воротам..
Не выгнала. А согрела так, что утром даже не чихнул.»
– Правда, Любаня? – повернулся к ней шкипер.
– Да как же можно было?! – воскликнула в сердцах женщина и густо покраснела, а Пётр Степанович тыльной стороной ладони погладил её пылающую щёку.
– А если бы муж вышел? – задал кто-то бестактный вопрос.
– А вот это дудки! – шкипер явно ждал этого вопроса, не даром кантовался с нами уже не один год. – Я, пацаны, уже давно к Любане приглядывался и мосты наводил. Мне один местный сказал, что живет она со своей бабушкой одна, а мужиков к себе на пушечный выстрел не подпускает. Говорит, гордится, мол, потому что образованная, торговый техникум в Херсоне закончила. Так что, дорогие кореша мои, фарватер я уже знал, вот только не знал, примет ли меня порт назначения…
– Пётр Степанович, а что же вы с сомом сделали?
– Ладно, пацаны, слушайте хэпи-энд этой авантюрной истории. – Он сделал только один небольшой глоток вина, закурил, и закончил свой рассказ.
«Значит так, просыпаюсь я утром в чистой тёплой постели, надеваю мои чистые сухие шмотки и иду к выходу, а Любовь Васильевна, вся из себя румяная с распущенными волосами, выходит из соседней комнаты и спрашивает:
– Пётр Степанович, а может позавтракаете? – и таким на меня теплом и нежностью дохнула, что не выдержал я и сели мы завтракать. Сидим друг напротив друга, а я ей наши ночные приключения рассказываю. А она сидит, подперев щёчки ладошками, слушает меня и то сальца подкладёт в тарелку, то колбаски, а то огурчик соленый под рюмочку подсунет. Идиллия да и только. И вдруг я вспоминаю:
– Да там же Митрич меня с сомом дожидается, – вскочил, как ошпаренный, накинул фуфаец с дедова плеча (дед Любани тогда уже три года как помер) и побежал на копёр. Смотрю, на палубе Митрич стоит и задумчиво на лёд смотрит, а там такая туша лежит, за ночь примороженная, что я аж щёку потёр, по которой он меня смазал.
– Что делать будем с этой горой мяса? – спрашиваю.
– А хрен его знает! – Митрича, как настоящего рыбака привлекал сам процесс ловли, а к рыбе, как еде, он был абсолютно равнодушен.
– Знаешь что Митрич, у меня есть идея! – он вопросительно уставился на меня. –Давай отпразднуем мой День рождения!
– Так у тебя день рождения в июле…– никак не мог догнать мою мысль Митрич.
– Значит так, ты меня багром из ополонки вытащил?
– Вытащил…
– А если бы не вытащил, мне бы был гаплык?!
– Гаплык!...
– Любаня меня отогрела!?
– Отогрела…
– А если бы не отогрела, то я схватил бы воспаление лёгких и снова гаплык?
– Конечно, гаплык! – уже совсем уверенно выпалил Митрич.
– Значит, в эту ночь я снова родился! – подвёл я черту под своими логическими рассуждениями. – Ну теперь тебе всё понятно?
– А то ж! – расплылся он в улыбке и спросил, – Так когда же празднуем?
– А это мы с Любовью Васильевной должны согласовать. – и мы уже хотели отправиться к Любане, как увидели, что она сама к нам бежит.
– Здравствуйте, Валентин Дмитриевич! – механик аж обалдел, сам давно своё имя забыл – всё Митрич да Митрич.
– Доброго здоровьичка вам, Пётр Степанович! – и светится, как новогодняя ёлка.
– И вам того же, Любовь Васильевна! – отвечаю. – У нас тут вопрос один возник, а не отпраздновать ли нам мой новый День рождения?
– Ой, какая чудесная идея, – сразу же врубилась моя догадливая Любаня, – А с этим что будем делать? – и кивком показала в сторону, лежащего на льду, сома.
– А это будет главным блюдом банкета! – важно произнёс я.
– Так мы же его сами не съедим…– задумалась моя умница.
– Так мы всю улицу пригласим на сомятину! – на том и порешили.
И вот мы договорились с Любиным соседом, трактористом, чтобы подогнал свой трактор «Белорусь» и, зацепив за него фал, отволокли тушу во двор, где мы её и разделали. Любаня с бабкой развели огонь в кобыце и поставили огромный котёл варить юшку, а на плите в хате заходились жарить сомятину. Короче, работа закипела. А я прибил гвоздём к воротам большой лист бумаги, на котором написал приглашение:
«Всем! Всем! Всем!
Сегодня вечером празднуем День рождения известного шкипера самоходного копра, Медунько Петра Степановича, чуть не погибшего этой ночью от коварной соминой лапы. Приглашаются все, чтобы выпить за здоровье юбиляра и отведать мяса вражины, посягнувшего на жизнь отважного моряка!»
А для достоверности, над объявлением пришпандорил огромную соминую голову.
Целый день шла подготовка к празднику. Бабка по такому случаю даже десятилитровую бутыль самогона вытащила из погреба. Сосед-тракторист откуда-то стол длиннющий привёз и лавки, да еще успел оббежать всех соседей, собирая стаканы, тарелки и ложки. А Митрич притащил с копра гирлянду с лампочками, которую мы обычно в праздники поднимали на конструкцию бабы копра.
И вот настал вечер. Мы зажгли гирлянду и двор осветился, как днём. Во главе стола восседали мы с Любаней, вылитые жених и невеста, а рядом с нами сидел Митрич, как дружка. Соседи заходили поначалу робко, кланялись нам, поздравляя, толком не понимая с чем, и скромно рассаживались, но при виде самогона и дымящихся мисок с юшкой, оживлялись и вскоре за столом уже стоял шум и гам, не смотря на мороз и маленький снежок, начавший порошить к концу дня. Должен сказать, пир удался и все гуляли почти до утра. Только меня Любовь Васильевна увела пораньше, оберегая от пагубного действия алкоголя. А я и не сопротивлялся, вы же, пацаны, знаете, что не переношу я самогон. Не царское это пойло!»
Мы смотрели на Петра Степановича и, честное слово, испытывали гордость за нашего приятеля.
– Пётр Степанович, так соседи, наверное решили, что на вашей свадьбе гуляли?
– Вы думаете? – шкипер нахмурился. – Так я же в объявлении всё написал…
– А кто его в темноте читал, ведь днём все на работе были!
– И то правда…– Пётр Степанович погладил усы, взглянул искоса на свою зазнобу, а потом махнул рукой, как бы принимая решение. – Всё, Любаня, хана моей воле вольной – идем в ЗАГС расписываться!
– Петя, – засуетилась от неожиданности женщина, – так он уже закрыт!
– Как закрыт!? – строго переспросил шкипер. – Кто посмел его закрыть?! – уже с угрозой в голосе пророкотал он. – Я им так закрою!
– Да он только сегодня уже закрыт, а завтра снова откроется, как всегда, в девять…– чуть не плача, начала уговаривать разъярённого моряка Любовь Васильевна.
– Ну тогда завтра в девять ноль ноль, чтобы была готова, как штык! – и она закивала головой. – Нет, сегодня больше ни грамма! – перевернул он вверх дном стакан, – Сейчас проводим пацанов и баиньки, чтобы завтра все были, как стёклышки! – он строго посмотрел на дремавшего Митрича и перевёл взгляд на Любу.
Мы поднялись со стульев и, попрощавшись с гостеприимными хозяевами, легко побежали по гладкому льду Конки, обминая всё еще заметные лунки, пробитые нашими друзьями. И, пока не завернули за поворот, оборачивались и видели на причале три фигуры, две мужские и одну женскую, которые махали нам руками. Бежали мы легко и быстро, но всю дорогу молчали. А уже перед самым Херсоном, кто-то произнёс:
- А всё-таки, классный мужик, наш шкипер! Настоящий!
2.Креолка из Цюрупинска
Было воскресенье. Тёплый солнечный день сиял всеми красками, приглашая на прогулку. Мы с друзьями шли по осеннему городу и с наслаждением подставляли лица под ласковые лучи. На Суворовской людей было уже много и два потока, туда – назад, струились, как река, но в отличии от вечерних гуляний, среди встречных, было много молодых пар с детскими колясками и мы с удивлением узнавали знакомых парней и девушек, ещё недавно вольно гулявших, а теперь катящих перед собой разноцветные коляски, из которых слышались, то кваканье, то плач, недавно появившихся на свет, их чад.
– Привет, пацаны! – прозвучало почти неожиданно и от встречного потока отделилась мужская фигура в чёрном морском кителе с нашивками и бесцеремонно вклинилась в наши ряды. – Что, уже и не узнаёте? – рассмеялся Пётр Степанович и мы радостно стали обмениваться со шкипером «крабами».
– Сто лет не виделись! Где вы пропадали? – гомонили мы
– Да вот, как-то всё занят был, – неопределённо гудел моряк и хитро усмехался.
– По этому поводу надо бы…– предложил кто-то.
– Не, пацаны, я не пью, – не переставал улыбаться он.
– Наверное, заболели? – возник сам собой вопрос.
– Ага, заболел, – шкипер помолчал и, оскалившись в широчайшей улыбке, вдруг выпалил, – а болезнь мою зовут Петька и Валька!
Мы опешили и чуть не затормозили всё движение на Суворовской: Пётр Степанович – отец. Да ещё и двух пацанов! Но самое невероятное, что он отказывается выпить!!! Нет, это звучало, как гром среди ясного неба и требовало серьёзных разъяснений.
– Так вы всё-таки женились? – вопрос звучал глупо, но ничего умнее мы придумать не могли.
– А что же вы думали? Заяц трепаться не любит! Помните, два года назад, в цюрупнском буфете, чтобы сохранить честь женщины, я пообещал на ней жениться? – Мы закивали головами. – Неужели, вы приняли это за пьяный трёп?! – в его голосе зазвучала обида. – Не думал, пацаны, что вы обо мне такого мнения…
– Да нет, Пётр Степанович, мы всегда к вам со всем почтением! – начали заверять шкипера, но успокоить его было не так просто и тогда попросили, – Мы же года два не виделись, расскажите, как всё было после нашего ухода! – вопрос подействовал на него успокаивающе и он повертел головой, как бы кого-то высматривая.
– Хорошо, пацаны, только предупрежу Любаню и зарулю к вам. А вы пока займите столик в «Хвылынке» – и он, нырнув в противоположный людской поток, исчез с глаз.
Мы быстро навели порядок в «Хвылынке» и, стряхнув со столика групку алконавтов, мусолящих стаканы с «Солнцедаром», уселись ожидать нашего друга и он появился вскоре, сразу же направившись к нашему столику.
– Что сегодня пьем? – спросили как само собой разумеющееся.
– Я «Боржоми», а вы – по желанию и возможностям. – Шкипер был последователен и неумолим. Сбегали к барной стойке и притащили: кому «Баржоми», кому пиво, а кому – вино и все уставились на Петра Степановича, который сидел, откинувшись на спинку стула и смотрел в окно на людскую толчею. Но вот он повернулся к нам лицом и, внимательно осмотрев, заговорил.
– Всё-таки, пацаны, вы меня очень огорчили, приняв за трепача! И это, при всём при том, что знаете меня уже не один год… – Мы опустили головы, выражая тем крайнюю повинность и, удовлетворённый произведенным эффектом, шкипер начал рассказ.
– Значит так… - он сделал паузу и озорные искорки сверкнули в глазах, – проводили мы тогда вас, а сами в буфет вернулись. Сидим, кумекаем, как завтра всё организовывать будем. Правда, Митрич утомлённый дремлет, да и мы с Любаней сидим и каждый о своём думаем. Посидели так посидели да и закрыли буфет, отправив баклажанников по домам, к семьям. А сами пошли почивать, сил набираться.
«Утром я проснулся ещё затемно, как-то не спалось. Смотрю, а Любаня в одной рубашке у окошка сидит, платок на плечи накинув, и смотрит в темень, рассвет, стало быть, стережёт. Подошёл я к ней сзади и руку на плечо положил, она щекой потёрлась и вдруг руку мою мужицкую жилистую целует. На меня такое накатилось! Не поверите, я чуть не прослезился, а Любаня сидит, не поворачиваясь и капельки по щекам бегут-скатываются, а она их даже не утирает. Я от греха подальше на двор вышел и закурил. Стою, а тут кто-то к воротам подошёл и топчется у калитки.
– Заходи, раз пришёл! – говорю, –Уже никто не спит. – Калитка скрипнула и показывается голова Митрича.
– Слышишь, Степаныч, – басит, – это правда или мне по пьяни послышалось?
– Правда, Митрич, – говорю, – правда, да не такие мы вчера были и пьяные…
– И ты это, считай, на трезвую решил?! – могучий мозг его отказывался понимать такое.
– А то как же! Такое только по трезвянке и нужно решать. – он взглянул мне в глаза и замолчал.
И так вот стоим мы, курим и молчим. А тут к нам Любаня выглядывает.
– Доброе утро, – здоровается с Митричем и уже к нам обоим, – хватит курить, застынете, прошу к завтраку вас. – У моего механика поршни заклинило от ласки такой и стоит он, пень пнём.
– Идём, Митрич, – говорю, – не удобно как-то, ведь нас ждут, – и тяну его за рукав. Заходим в хату, он раздевается и все просто ахнули – прямо весь из себя, в форме, нашивки горят, а на груди медали деленчат и два ордена. Даже у меня язык за зубы зацепился, таким Митрича я никогда не видел. А он смущается немного, покашливает и китель одёргивает, самому, видимо непривычно. Вот так и завтракали, только и слышно было: то передайте, пожалуйста, спасибо… Потом и я приоделся, правда, поскромнее, чем Митрич, но тоже кое-какие цацки на груди поблёскивают, а когда Любаня к нам из другой комнаты расфуфыренная выплыла, то бабуля её даже в голос заплакала. Вот так мы и направились всей компанией в ЗАГС, только мы с Митричем бушлаты накинули, а невеста наша -полушубок кроличий и поверх платок белый из ангорки.»
Пётр Степанович замолчал, а по его лицу блуждала тёплая улыбка, видно было, что воспоминания будили приятные чувства. Он достал портсигар и, выудив из него папиросу, закурил, щёлкнув зажигалкой. Мы переглянулись, такого щегольства раньше за ним не замечалось да и марка папирос переменилась с «Беломора» на «Казбек». Заметив наше удивление, шкипер улыбнулся.
– Это, пацаны, портсигар мне Любовь Васильевна подарила и «Казбек» курю ради неё, она его мужскими духами называет, как и бывшая моя англичанка. Помните? – Он засмеялся. – Что ради женщин не сделаешь!
– Ну и что же в ЗАГСе? Там же еще месяц ждать заставляют! – Не выдержав, кто-то проявил некоторую осведомленность.
– Тото и оно! – Шкипер поднял указательный палец, призывая к повышенному вниманию.
«И вот заходим мы в ЗАГС. А там сидит такая крыса очкастая и гундосит:
– Вы сегодня можете только подать заявление, а регистрацию брака произведём через месяц. Если не передумаете…
– Через какой, к чёрту, месяц! – меня аж подкинуло. – Я сказал, что сегодня мы распишемся, значит сегодня вы нас и распишете!
– Мужчина, не кричите, – пищит крыса, – а то я милицию вызову.
– Подожди, Степаныч, не горячись. – Втыкается в разговор Митрич и культурно так обращается к этой кобре очкастой, –Извините пожалуйста, но, если мне память не изменяет, то в законе есть исключения, которые позволяют ускорить означенный процесс?
– Вы правы, товарищ капитан, – посмотрела на него та поверх очков, – но это только в случае прохождения действительной службы в рядах Советской Армии или особых обстоятельств, например, беременности невесты…
– А у нас как раз вот эти особые обстоятельства! – Неожиданно выпалила Любаня и густо покраснела. Я от её смелости в телячий восторг пришёл и тут же занял атакующую позицию:.
– Да, – говорю, – у нас как раз вот эти самые обстоятельства и есть!
– А вы справочку от врача принесите и я вас в лучшем виде распишу, – ехидно подытожила гадюка подколодная.
Нечего делать, вышли мы на крылечко, я и говорю:
– Лучше бы я её сразу придушил! Ну и что мы теперь делать будем?
– Надо подумать, может какой-нибудь врач нам фиктивную ксиву выпишет. Не бесплатно, конечно! – предлагает рассудительный Митрич.
– Не нужно никакой фиктивной ксивы, – снова вмешивается в мужской разговор Люба, – нам и так справку дадут. Настоящую! – мы уставились на неё и в один голос, как сговорились.
– Вот это да, у тебя, значит, в больнице знакомый врач?!
– Да нет, – снова краснеет невеста, – я позавчера была на приёме у врача и он сказал, что у меня уже четыре недели срока будет.
– Какого срока? – не понял я. Но Митрич в математике горазд, всё-таки вышку одесскую закончил и еще не все мозги пропил.
– А это тот самый срок, Степаныч, когда мы с тобой сома поймали!
– Сома поймали? – до меня стало медленно доходить. – Значит мы с Митричем сома ловили, а Любаня наша тоже рыбку поймала. Вот это улов! Что же ты, дурочка, молчала? – Меня всего распирало, даже не знаю, чего было больше – радости или гордости.
– А я, Петя, ничего от вас не хотела! – мою скромницу как прорвало. – Я вас, как увидела, сразу глаз положила. Думаю, вот от кого я хотела бы ребёночка получить в подарок, только протрезвить надо, а там, как Бог даст. Ведь я уже и ни на что не надеялась, в буфете одна пьянь да рвань ко мне цеплялись и я их всех от себя отшивала. Так и решила, заведу себе ребёночка и с бабкой вместе вырастим, всё же на старости лет будет хоть радость какая. А когда вы, Петя, ко мне ночью весь промёрзший прибежали, я поняла, что это судьба, – она всхлипнула и тихо добавила, – и правда Судьба оказалась…– Я её, дурёху, на руки поднял, кручусь с ней, а она мне так рассудительно говорит, – Нельзя так, Петя, мне теперь беречься надо…
Короче, рванули мы в поликлинику, взяли справку и снова в ЗАГС, к крысе очкастой. Я уже настроился по боевому, а она только справку увидела и начала бумаги нужные заполнять, и сама меня, как пацана, отчитывает. Дескать, вы же взрослый уже мужчина, при должностях, как вы могли девушку до свадьбы «осчастливить» и прочее, и прочее. А я стою, мужественно молчу, боюсь ей под горячую руку что-то брякнуть – от неё ведь наша судьба зависит. Слава Богу, закончилось всё ладком и мы с новеньким свидетельством о браке погребли по цюрупинским сугробам. Идём мы, на скользанках Любаню с двух сторон придерживаем, беседуем.
– Слушай, Митрич, – интересуюсь, – ты вот по всему свету пошлялся, когда на сухогрузах стармехом ходил. Скажи мне, а чьи женщины самыми красивыми считаются?
– Самыми красивыми…–задумался Митрич, – вообще-то самыми красивыми считаются креолки. Это, – говорит, – помесь такая, почти как коровы с носорогом, а бабы получаются ох и ах!
– А ты их видел? – не отстаю, любопытничаю.
– Конечно видел, – он почесал затылок, - и не только видел…
– Так вот, скажи мне, Митрич, эти самые креолки неужели покрасивше нашей Любови Васильевны будут? – и тут же получаю острым локотком в бок.
Митрич ответил не сразу, он какое-то время думал, припоминая что-то и на Любаню поглядывая, а потом сказал, как припечатал:
– Нет, Степаныч, красивше наших херсонских женщин по всему свету не сыщешь! А что касается Любови Васильевны, скажу честно, она, прямо тебе, настоящая креолка! По всем параметрам! И даже краше…»
– Так вот, пацаны, и свершилось моё жизненное переустройство, - закончил свой рассказ шкипер.
– Ну а сейчас как живёте? – не унимались мы.
– А что сейчас? – Пётр Степанович пригладил усы. – Живём, стало быть, сейчас в Херсоне, бабка Любанина с нами живёт, забрал я её из Цюрупинска, детей растим, пацаны у нас – Петька и Валька. Петьку Любаня в честь меня назвала, а Вальку в честь Митрича, он ведь тоже руку приложил к их рождению…
– Петя! – вдруг послышался бархатный женский голос и к столику подошла статная молодая женщина с большими карими глазами. – Ой, хлопцы, здравствуйте! – пропела она, – а я вас сразу не узнала. Вы – те самые физкультурники, что на коньках к нам в Цюрупинск прибегали. – Мы закивали головами, здороваясь. – Петя, ну так мы пошли уже домой, – детей кормить надо. А вы еще посидите с хлопцами, да?
– Иди, Любаня, я вас догоню, – шкипер был доволен, произведённым на нас эффектом. – Вот так я и живу, пацаны. А что?! Хорошо живу! – он поднялся и, попрощавшись, направился вдогонку за своим семейством.
Публікація першоджерела мовою оригіналу
Татьяна и Сергей
Виолета
Marieta